Кузьмин-Караваев Дмитрий

Из Хельсинки на Лубянку.

Воспоминания монархиста-антибольшевика

Архангельск

2013

Апрель

Кузьмин-Караваев, Дмитрий

Из Хельсинки на Лубянку.

Воспоминания монархиста-антибольшевика.

(публикация, предисловие Юрия Дойкова) —

Архангельск. Центр документации. 2013. — 22 стр. 3 экз.

Предисловие

В ночь с 20-21 апреля 1945-го года в Хельсинки были арестованы 20 человек. В тот же день они оказались в тюрьме на Лубянке в Москве…


Воспоминания бывшего ротмистра 6-го Глуховского Драгунского полка Императрицы Екатерины Великой, Георгиевского кавалера, члена РОВС –Дмитрия Дмитриевича Кузьмина-Караваева (1892 Спб – 1985 Хельсинки

хранятся в Национальной библиотеке Финляндии. (SL MS-139.1).

Публикуем начало воспоминаний.

Не для архива он их писал.

Для — нас…

Юрий Дойков
20 апреля 2013 года
Архангельск

Многоуважаемый господин Иенитин,

Посылаю Вам отрывки (две главы) из моих воспоминаний о пребывании в заключении в СССР. Как я вам говорил, большая часть моих записок пропала, случайно сохранились лишь две главы, касающиеся моего пребывания в лагере в Сибири, где я провел всего лишь около двух лет. Остальную часть заключения я провел в Владимирской тюрьме.

По прочтении будьте любезны манускрипт возвратить мне.

Бьеркелунда мне до сих пор поймать не удалось: он сейчас в больнице.

Жму Вашу руку.

Д. Д.К.

(1

Мы – дети страшных лет России –

Забыть не в силах ничего

Да и не имеем, скажу я, права. То – чему Господь свидетелем нас поставил – принадлежит уже не нам, оно принадлежит истории. В подвалах ЧЕ-КА на Лубянке в Москве, на Литейном проспекте в Петербурге, на проспекте имени Сталина в Красноярске, в сотнях и сотнях других подвалов хранятся миллионы папок с надписью «хранить вечно». Это – дела заключенных. Хочется думать, что настанет время, когда эти папки из темных подвалов выйдут на свет Божий и что будущие исследователи поистине «страшных лет России», проштудировав их, поведают –

Да ведают потомки православных

Земли родной минувшую судьбу –

кто, где и почему в годы владычества большевиков оказались в заключении.

Но изучение этих «дел», даже самое тщательное и кропотливое, не сможет дать картины того, как расправлялась советская власть с инакомыслящими, с теми, кого она рассматривала как врагов советского строя. Этому должны помочь воспоминания тех, кому пришлось побывать в руках советской власти, кто, в силу разных причин, но побывал в советском заключении. Таких свидетельств имеется много.

Не на нашей, увы, родине, а в зарубежье. В условиях жизни подневольного советского человека никто не смеет и не может там писать о местах заключения. Но много иностранцев, и даже русских людей, в особенности в пятидесятые годы, после смерти Сталина, после пребывания в заключении, вырвались в свободный мир и поведали тем, кто хочет знать правду о Советском Союзе, о своем пребывании в разных тюрьмах и лагерях. В большинстве случаев эти описания даны правдиво и беспристрастно, нередко в блестящем повествовании, а иногда и с настоящим художественным талантом. Они дают яркую картину советских мест заключения и пребывания в них заключенных. Яркую, но не исчерпывающую. Они не охватывают, не могут охватить всей массы мест заключения в Советском Союзе. Они описывают десятки методов ведения следствия, дают блестящие характеристики десятков начальников лагерей и тюрем, чинов КГБ – министерства государственной безопасности – прокуроров, следователей. Но рассказывать о всех представителях тюремно-административного аппарата они не могут, ведь вырвались в свободный мир несколько сотен, ну скажем несколько тысяч человек, десятки их поведали о своем пребывании в СССР в письменных воспоминаниях, а ведь мест заключения в Советском Союзе и количество их обслуживавших и обслуживающих таково, что

Ты, Господи, един веди, сколько их.

Вместе с тем не только у тех, кто выпустил свои воспоминания, но у каждого побывавшего в лагерях и тюрьмах, в глубине памяти хранятся детали, характерные не для всех мест заключения, типичные не для всех встреч, а лишь к тому, что именного его глаза видели, его уши слышали, того, что он, и возможно, он один пережил. Вот почему для будущего историка России интересны и важны – при условии их полной правдивости – воспоминания каждого побывавшего в СССР в заключении.

В силу особенного положения Финляндии, даже до потери национального достоинства страны, боящейся советской власти, я, вернувшись в Финляндию после свыше 10-летнего пребывания в разных местах, не отдавал в печать своих печальных воспоминаний. Но нет сомнения в том, что и мною там пережитое, рассказ о нем, в какой-то степени и мере, может оказаться полезным будущим исследователям периода владычества большевиков на Руси. В силу этого я счел желательным и даже необходимым написать предлагаемые воспоминания о пребывании в заключении в СССР, не с целью предавать их гласности, а с исключительной целью, чтобы они хранились в архиве вплоть до того времени, когда историки приступят к изучению истории по-революционной России.

1.  В Москву

За долгие годы эмигрантской жизни я прочел много книг о тюрьмах и лагерях в Советском Союзе. В громадном большинстве это книги, читанные мною на разных языках, рисовали столь жуткую картину положения заключенных в Советском Союзе, что когда я, неожиданно и трагично, оказался в руках СМЕРША, то я очень мрачно смотрел на свое положение и будущее. Скажу прямо, что, когда я оказался в руках представителей советского государства, то я почти не сомневался в том, что меня ожидает расстрел и уж, во всяком случае, я никак не мог себе представить, что я когда-либо вернусь в Финляндию. И прежде чем я связно и более или менее хронологически перейду к изложению своей Голгофы, я хочу сразу признать и подчеркнуть, что если я живым и более или менее здоровым вернулся в Финляндию, то лишь потому, что я на своем крестном пути, в лагерях и тюрьмах, главным образом среди обслуживающих их работников медицины, встретил сердобольных русских людей, обладавших и под советской властью сердечностью и добротой, граничащей с жертвенностью, которые всегда составляли характерную черту русского народа.

Трудно передать словами мое, да и, вероятно, моих товарищей по несчастью, душевное состояние, когда аэроплан переносил нас из Гельсингфорса на нашу бывшую родину и снизился на аэродроме под Москвой. Была какая-то безграничная апатия, душевная усталость, полное безразличие к окружающему и к собственной судьбе. Помню, что, когда нас уже посадили в «воронок», чтобы везти с аэродрома куда-то дальше, то сидевший рядом со мной шепотом спросил: «Что с нами будет?» И с указанным безразличием я ему прошептал в ответ: «Расстреляют».

Вероятно, этого же ожидали большинство лиц, вместе со мной схваченных в Гельсингфорсе и привезенных в Москву. Много лет спустя, когда мы, по освобождении, встретились в Гельсингфорсе, один из моих соучастников по Одиссее, , рассказал следующее, приключившееся с ним интермеццо. Надо сказать, что, арестовавшая нас финская государственная полиция, перед передачей нас еще в Гельсингфорсе в руки представителей СМЕРША, сковала нас специальными стальными наручниками по двое. Так вот был такими наручниками скован с генералом . С аэродрома нас привезли в внутреннюю (иначе Лубянскую) тюрьму в центре Москвы и там парами заперли в небольшие предварительные камеры, называвшиеся боксами (box – коробка). Максимов и Добровольский, в сопровождении двух вооруженных автоматами чинов охраны – один впереди, другой сзади – шли по коридору. Вдруг один из охранников скомандовал: «Стоп! Становитесь лицом к стене!»

Вероятно по ассоциации с много раз слышанным и читанным, что в Советском государстве приговоренных к расстрелу «ставят к стенке» - прошептал: «Ну, Вася, перекрестись, помолимся, настала наша последняя минута». (Сам Добровольский перекреститься не мог: его правая рука была скована с левой рукой Максимова). Но расстрела не последовало и через некоторый промежуток времени, вероятно показавшийся им обоим вечностью, раздалась новая команда охранника: «Пошли дальше!»

Но, ради порядка изложения, прежде всего что такое СМЕРШ. СМЕРШ – смерть шпионам – следственный орган военной контрразведки, т. е. учреждения, в руки которого во время войны попадали все без исключения иностранцы, арестованные контрразведкой, и советские граждане, обвиняемые в шпионаже. Отделы СМЕРША находились во время войны при всех крупных городах СССР. Центральный орган СМЕРША, его мозг, в течение всей войны находился в Москве. Сюда привозились арестованные контрразведкой немцы из Берлина, японцы из Манчжурии, поляки, югославы, румыны, китайцы – все те лица с именем и положением у себя на родине, аресту которых придавалось большое значение и которых арестовавшие их органы контрразведки рассматривали как особо важных преступников. В Москву же, прямо самолетом из Гельсингфорса, был доставлен и я, в числе 18 других лиц, в ночь на 21 апреля 1945 года арестованный по приказу министра-коммуниста Лейно и в ту же ночь незаконно переданный советской контрольной комиссии, на основании условий перемирия находившейся тогда в Финляндии.

Было нас, как сказано, 19 человек: Рихард Дамм, Стефан Петриченко, Федор Федорович Пира, Василий Михайлович Максимов, Северин Цезаревич Добровольский, Георгий Ардальонович Нарбут, Владимир Владимирович Бастамов, Борис Владимирович Бьеркелунд, Петр Антонович Быстриевский, Унто Буман, Игорь Михайлович Веригин, Владимир Иванович Кузнецов, Кирилл Николаевич Пушкарев, Борис Владимирович Поппер, Георгий Владимирович Поппер, Максимилиан Оттомарович Лоудон, Андрей Ефимович Сумбаров, Дмитрий Дмитриевич Дараган и я – Дмитрий Дмитриевич Кузьмин-Караваев.

Трудно сказать, почему Советская Контрольная Комиссия, , потребовала ареста и выдачи ей именно этих лиц. В группу выданных попали лица, в громадном большинстве ничем между собой не связанные, люди разного возраста, воспитания и образования, разного прошлого, разных политических воззрений, разного положения в общественной жизни и разной активности в антибольшевистских движениях и даже симпатий. В силу этого русским населением Финляндии с большой верой была воспринята версия, с которой я имел возможность познакомиться лишь в 1955 году, по возвращении в Гельсингфорс. Согласно этой версии Жданов и его помощник Савоненко потребовали от Министра Внутренних Дел Финляндии в 1945 году коммуниста Лейно выдачи не 19-ти, преимущественно русского происхождения, человек, а много больше, чуть ли не 200 – лиц, которых советская власть рассматривала как непримиримых врагов советского государства и строя.

По соглашению Жданова, или вернее его помощника Савоненко, ведшего очень засекреченные переговоры с Лейно, намеченные к выдаче лица были разделены на несколько групп или списков. Арест нашей, первой, группы был произведен в ночь с 20-го на 21 апреля и к полудню 21-го мы уже были в Москве. И лишь тогда, т. е. когда мы были уже в Москве, министр-коммунист Лейно сообщил Председателю Совета Министров Пассикиви о своих переговорах с Советской Контрольной Комиссией о нашем аресте и о том, что по требованию Жданова он передал нас советским властям, предупреждая теперь, что контрольная комиссия требует выдачи еще многих лиц. Пассикиви поставил об этом в известность маршала Маннергейма, занимавшего в это время пост Президента Финляндской Республики.

Лейно провел наш арест очень секретно, никого не предупредив о предпринимаемой им акции и запретив газетам даже намеком довести до сведения общественности и читателей о произведенных в ночь на 21 апреля арестах. Но наше неожиданное и таинственное исчезновение – ибо, кроме Лейно и нескольких подчиненных ему чинов Государственной полиции никто не знал, что мы отвезены в Москву, - все же стало немедленно известным и вызвало страшный переполох, граничащий с паникой не только среди русских, но и среди всего населения Гельсингфорса.

Как говорят, Маннергейм был особенно возмущен незаконными и нелояльными по отношению его, президента, и всего совета министров, действиями Лейно, и когда Пассикиви доложил ему, что контрольная комиссия представила еще один или два списка лиц, выдачи которых она требует, то Маннергейм, согласно указанной версии, заявил, что он считает арест и выдачу людей иностранной державе лишь за то, что они являются идейными противниками этой державы, недопустимым и противоречащим законам Финляндии. Поэтому, если советская контрольная комиссия будет настаивать на выдаче указанных ею лиц, то он потребует, чтобы и он, маршал Финляндии и ее президент, был бы включен в этот список. Допустить подобный скандал было невозможно и Пассикиви вступил в переговоры в Ждановым, прося последнего отказаться от предъявленного требования. Жданов уступил и в результате из Финляндии были выданы и вывезены лишь 19 перечисленных лиц.

Наиболее яркой фигурой среди этих лиц был, несомненно, генерал Северин Цезаревич Добровольский. Военный прокурор в дореволюционной России, генеральный прокурор в Архангельске, в Северной Армии генерала Миллера он был незаурядный человек и играл большую роль среди русского населения, преимущественно Выборга, где он безвыездно жил по возвращении из Архангельска вплоть до зимней финско-советской войны. Безукоризненно чистый в нравственном отношении, высококультурный и образованный, большой знаток русской и мировой литературы, генерал Добровольский, к сожалению, не был устойчив в своих политических взглядах и симпатиях. Монархист, с либеральным оттенком, в Царской России, правый в правительстве генерала Миллера, он, по возвращению в Финляндию примкнул к левому крылу русской местной общественности, с тем однако, чтобы в середине 30-х годов неожиданно увлечься фашистским движением и стать ярым поклонником Хитлеровской Германии и политики.

Сравнительно независимый в материальном отношении – его жена принадлежала к семье богатых выборгских фабрикантов – он как в годы, предшествовавшие 2-ой мировой войне, так и во время ее, на собственный риск и страх вел активную анти-большевисткую работу, на личные деньги выпускал брошюры и журнал фашистского направления «Клич». Свой пропагандный материал он, при негласной поддержке финского генерального штаба, при помощи баллонов переправлял на советскую территорию. Из группы лиц, выданных Лейно большевикам, он был единственным из проживавших в Финляндии людей, который все время вел анти-большевистскую работу: он был единственным, поэтому, которому советские следственные органы и прокуратура могли предъявить формальное обвинение в анти-советской деятельности.

Вдохновляемые чувством злой и грубой мести, большевики могли иметь «зуб» против выданного им Петриченко. Во время известного Кронштадского восстания в 1921 году он был председателем матросского комитета, руководившего восстанием. После подавления последнего, он бежал в Финляндию, где и жил с тех пор, обеспечивая свое существование малярной работой. Социал-революционер по партийной принадлежности, он был в стороне от русской организованной общественности, в рядах которых объединились люди лишь более правых толков и направления. Финское правительство, зная о его партийной принадлежности, относилось к нему с недоверием и почти всю войну 1941-44 годов он провел в финской тюрьме с тем, чтобы после заключения перемирия, весной 1945 года, быть выданным советским властям и попасть уже в советскую тюрьму.

Офицерами в Императорской Армии, кроме генерала Добровольского, были , и я. Борис Владимирович Бьеркелунд, в прошлом морской офицер, в 20-х годах служил курьером в Финском Министерстве Иностранных Дел и, отвозя курьерскую почту в Петербург и Москву, выполнял иногда кое-какие поручения русских зарубежных организаций, отвозя от них письма в Национальный Центр в Москве. Он знал, что большевики проследили его – они отказали визировать его курьерский паспорт – и после перемирия, с появлением в Финляндии советской контрольной комиссии, он чувствовал себя очень неспокойно, боясь ареста, хотя за последние 20 лет он и не принимал никакого участия ни в политике, ни в общественной работе.

Кирилл Николаевич Пушкарев, офицер военного времени в Царской России, в Финляндии служил в полиции. Во время войны 1941-44 г. он был откомандирован в качестве переводчика и офицера связи к немцам и с немцами побывал на южном берегу финского залива в оккупированных немцами Петергофе и Царском Селе. Был у него еще одни «грех» в прошлом. Мобилизованный в Красную Армию, он в 1919 году дезертировал и через фронт перешел в белую армию Юденича. Но кажется, что ему удалось скрыть этот «грех» от большевиков и они потребовали его выдачи лишь за службу у немцев.

К старшему поколению, т. е. к числу лиц, взрослыми переехавшими и перебежавшими в Финляндию, принадлежал еще , благороднейший и порядочнейший человек, был убежденным идейным монархистом. Но он был настоящим «божьей коровкой», никогда не обидевшим, всегда ко всем доброжелательным. В силу своего, вероятно, мягкого характера, доброжелательного отношения ко всем, он не принимал участия ни в каких политических и общественных группировках, будучи лишь бессменным секретарем финляндского отделения объединения лицеистов. Он окончил (в 1912 году) Императорский Александровский Лицей и хорошо владел, кроме русского, французским, английским и немецким языками. Работал он в Гельсингфорсе шофером и, благодаря указанному знанию языков, работал не на бирже, а служа частным образом шофером у иностранных дипломатов. Почему-то он не удерживался долго на одном месте и поэтому побывал, по очереди, и у немецкого, и у английского, и у французского министров; последняя его служба, когда его арестовали, была у румынского посланника. По мнению большевиков, шофер дипломата не может не быть шпионом и они включили его в список лиц, выдачи которых они требовали, хотя непонятно, какую антибольшевистскую шпионскую работу он мог выполнять, будучи в нейтральной стране, в Финляндии, шофером французского или даже немецкого (до войны) посланника.

Владимир Иванович Кузнецов также не принимал участия ни в каких партийных или общественных группировках. Он работал в частной фирме, но его жена служила в японской миссии и этого было достаточно, чтобы и его зачислить в шпионы и потребовать выдачи – вероятно вместо жены: из Финляндии они не потребовали выдачи ни одной представительницы слабого пола.

Юрий Ардалионович Нарбут работал, также как и барон Лоудон, шофером, но не у дипломатов, а в частной фирме на грузовом автомобиле. Он принадлежал к организации Младороссов, имевших в Финляндии довольно большую и сплоченную группу. Мне всегда казалось, что он активной роли в этом движении не играет и вообще стоит далеко от политики. Но, по-видимому, я ошибался. По крайней мере, мне наш общий следователь как-то сказал, что еще в 20-х годах, живя тогда в Териоках, был представителем на Финляндию организации «Братство Русской Правды». По всей вероятности, именно за это контрольная комиссия потребовала его выдачи, ибо из участников младоросского движения никто, кроме него, арестован в Финляндии не был.

Остальные из выданных или родились в Финляндии или приехали сюда с родителями мальчишками дошкольного или школьного возраста. Из них Пира, Веригин, Быстриевский, Бастамов и Сумбаров были членами возглавителями (Пира – председатель, Быстриевский – секретарь) молодежной организации «Звено» - организации, официально зарегистрированной в Финляндии. Но, по существу, эта организация была филиалом не разрешенной в Финляндии известной в зарубежье организации «Новое трудовое поколение». Вместе с тем, наряду со всеми военнообязанными, все упомянутые лица принимали участие в двух финско-советских войнах. Как владеющие русским языком, они на фронте были включены в отряды пропагандистов, в мегафон соблазнявшие чинов советской армии к сдаче. Вероятнее всего, что большевики потребовали их выдачи по совокупности по принадлежности к анти-советской организации «Новое трудовое поколение» и за службу в финской армии пропагандистами, что ими рассматривалось как деятельность военных преступников.

и Б. Вл. Поппер также служили в финской армии, первый офицером технических войск, второй переводчиком при лагере военнопленных. Членами «Звена» они не были и в Гельсингфорсе были вдалеке и от организации «Новое трудовое поколение». Но в начале 30-х годов они были в Бельгии, обучаясь, кажется, в Льежском Политехническом Институте. Там в это время нарождалась указанная организация «Новое трудовое поколение» и они некоторое время оба принимали какое-то участие в этом движении.

и Георгий Поппер в момент выдачи были еще совсем молодыми людьми в возрасте 27 и 28 лет. Они также были мобилизованы и принимали участие в войне. Поппер был тяжело ранен, с ампутацией ноги, так что он был вывезен в Москву, еле передвигаясь при помощи только незадолго перед тем поставленного протеза. В силу чего они попали в список выданных, мне неизвестно. Максимов говорил, что большевики несомненно спутали его с его дядей, тоже Василием Максимовым, в свое время принимавшим участие в анти-большевистской какой-то работе, но вовремя скрывшимся в Швеции. Но мне это кажется сомнительным: он сумел бы доказать следственным властям допущенную ошибку, а между тем он был приговорен к заключению на более длительный срок, чем большинство из нас – к 15 годам вместо 10.

Попавшие в тот же список Рихард Дамм и Унто Буман к русской колонии никакого отношения не имели и ни слова по-русски не понимали. Дамм – немец по происхождению. Он еще в 1900 году молодым человеком переехал в Финляндию; в 1918 году он стал финским гражданином. Он жил, занимаясь коммерцией, в Выборге, но во время второй мировой войны обосновался в Гельсингфорсе. Из-за войны его агентурная контора заглохла и он поступил переводчиком финских газет в немецкую комендатуру в Гельсингфорсе. Таких финнов, работавших в немецких учреждениях в Финляндии, было много, но из всех их советская контрольная комиссия потребовала выдачи лишь его, обвинив его в том же пресловутом шпионаже.

Интересно включение в нашу, в основном русскую, группу Бумана. Коренной финн, он добровольцем вступил в организованный по немецкому образцу финский батальон СС. Батальон этот входил в состав немецкой армии, находившейся на территории России, и действовал где-то на Воронежском направлении. Не знаю, почему большевики обратили специальное внимание на Бумана, но он были включен в разряд финнов – военных преступников. Эти лица, по требованию той же советской контрольной комиссии, были арестованы еще осенью 1944 года, сразу после перемирия, и тогда же отданы под суд. Судил их финский военный суд, но на всех заседаниях суда, без вмешательства в его функции, в качестве безмолвного свидетеля, со своим переводчиком, обязательно присутствовал представитель советской армии (или советского правосудия). Постановлением суда Буман был оправдан и, потому, немедленно по окончании суда освобожден из заключения. Формально большевики не могли вмешаться в решение независимого, по крайней мере на бумаге, финского суда. Но освобождением и оправданием Бумана они остались недовольны и потому они потребовали его выдачи, с тем, чтобы уже у себя приговорить его к наказанию.

Наконец о себе. Я не служил в финской армии и не участвовал в финско-советских войнах. Убежденный беспартийный монархист, я не был членом какой-либо партии и не принимал участия в каком-либо конспиративном заговоре против большевиков. Конечно, не был я и чьим-либо шпионом. Но офицер Императорской Армии, участник белого движения, я был известен в русской колонии в Финляндии как один из наиболее ярко выраженных врагов большевизма и большевиков, неоднократно к тому же выступавшим в соответствующем духе в печати и с докладами.

Поэтому для меня и для всех близко знавших меня людей было ясно, что, если большевики придут в Финляндию, то я буду один из первых, на кого они наложат свою карающую руку. В силу этого многие друзья рекомендовали мне после перемирия последовать примеру многих других, боявшихся мести большевиков, и переехать в Швецию. Я отказался от этого, считая, что большевики, пощадив Финляндию, когда они могли ее разгромить и оккупировать, не захотят компрометировать себя террором в чужой стране и арестовывать финских граждан (в 1939 году я принял финское гражданство). Но оказалось, что я ошибся и, требуя от Лейно выдачи им их идейных противников, одним из первых они, конечно, включили в предъявленный список меня.

Хотя и в нарушение хронологической последовательности рассказа, здесь будет уместно рассказать о судьбе членов нашей «группы». Военный трибунал, куда по окончании следствия, по советским законам, должен был с заключением прокурора поступать из СМЕРША весь следственный материал, рассматривал дело лишь одного . Лишь ему одному можно было предъявить достаточно обоснованное обвинение в анти-советских преступлениях – он сам признал во время следствия, что он засылал на советскую территорию баллоны с пропагандной литературой.

Точно судьба его осталась неизвестна. По сведениям, которые я имел еще в СССР от сидевших с Северином Цазаревичем в одной камере в Бутырской тюрьме, когда его вывозили на заседание военного трибунала, постановлением последнего он был приговорен к смертной казни. Ему, как мне рассказывали, самим председателем Трибунала было предложено подать заявление с просьбой о смягчении приговора. Он отказался последовать и этому предложению, но назначенный ему правозаступник от себя просил о замене ему смертной казни заключением в лагере. Ходатайство правозаступника было уважено – не знаю кем - и Северин Цезаревич был отправлен в один из лагерей в Архангельском направлении. Не выдержав лагерного режима, он там скончался. Такова версия, слышанная мною. Но Б. Вл. Бьеркелунд, по возвращении в Финляндию, рассказывал иное, а именно, что генерал Добровольский был расстрелян в Москве. Какая из версий правильна – не знаю. Финляндское же Министерство Иностранных Дел в ответ на неоднократные запросы о его судьбе уже в 1957 году получило уведомление, что он скончался, без указания времени, ни места, ни условий смерти.

Все остальные члены нашей группы постановлением знаменитого, но таинственного ОСО – Особого Совещания – были приговорены к заключению в исправительно-трудовых лагерях на разные сроки. и получили 25 лет лагерей (на положение Бастамова тяжелым грузом давили слухи, циркулировавшие в Гельсингфорсе, что будто бы, вызываемый в качестве переводчика в лагеря для военнопленных красногвардейцев, он при допросах жестоко обращался с военнопленными и даже собственноручно бих их. Он, по возвращении, категорически отрицал это).

Б. Вл. Бьеркелунд, и получили по 15 лет. , братья Поппер, , Петриченко и я – все получили по 10 лет. Барон Лоудон был приговорен к 8 годам и, наконец, Дамм и Буман - к 5 годам.

Из этих лиц барон Лоудон, , Степан Петриченко, и не выдержали выпавших на их долю испытаний и скончались в заключении, первые трое в лагерях в период 1946-47 годов, последние двое в Владимирской тюрьме, по-видимому, в 1953 году.

Навсегда, и притом добровольно, остались в Советском Союзе и . Веригин заявил о желании остаться навсегда в СССР (позднее он принял и советское гражданство), получив известие, что его жена, оставшаяся в Финляндии, не имея о нем в течение долгого времени никаких известий, добилась развода и, выйдя вторично замуж, уехала во Францию.

Случай с женой Веригина, не дождавшейся возвращения мужа, был не единственным. Жены и также развелись с находившимися в безвестной отлучке мужьями и вышли вторично замуж. Невесты и (он развелся со своей женой, от которой он имел очень любимую им дочь, скончавшуюся во время его отсутствия в 1954 году, и был обручен с одной финской девушкой) не дождались возвращения своих женихов и также поспешили выйти замуж. Жены скончавшихся в заключении барона Лоудона и скончались, так и не узнав ничего о судьбе своих мужей, первая в 1951 году, вторая несколько раньше. и остались вдовами, так никогда и не дождавшись возвращения увезенных мужей. Так что лишь Рихард Дамм, и я, по освобождении и возвращении, имели счастье вновь соединиться с нашими женами.

остался в Советском Союзе случайно, в припадке душевной слабости, по трусости. По окончании срока заключения он, совместно с , был отправлен на поселение в Автономную республику Коми (на северном Урале). Здесь они поселились в городе Ухта и нашли работу на какой-то фабрике. Как-то их вызвали с работы в местное отделение МВД и там объявили, что если они желают, то могут вернуться в Финляндию. «Хотите ехать туда или предпочитаете остаться у нас и стать советским гражданином?» - спросили их при этом. Надо сказать, что оба они были не финскими гражданами, а так называемым бесподданными.

сразу ответил, что он хочет ехать в Финляндию при условии, однако, что его брат Георгий, который в это время находился в психиатрической больнице в Казани, поедет с ним. (Георгий Поппер не выдержал лагерного и тюремного заключения и во время его пребывания в Владимирской тюрьме с его головой стало твориться что-то неладное. Его перевели из тюрьмы в специальную больницу в Владимире, оттуда, по окончании им срок, он был отправлен в Казанскую психиатрическую больницу. Так и не оправившись, он совместно с братом все же вернулся в Финляндию. Здесь он подвергся тщательному исследованию и лечению, но навсегда остался ненормальным, неопасным для окружающих, но с некоторыми «пунктиками»).

Сумбарова, по словам Бориса Поппера, предложение вернуться в Финляндию ввергло в смущение. Ему, конечно, хотелось вернуться в Гельсингфорс, где он прожил свыше 20 лет и где жила его сестра. Но в связи с тем, что ему еще в Владимире было сказано, что его никогда не выпустят из пределов СССР, ему показалось, что слова представителя МВД представляют собой ловушку. Во время нашего пребывания в Владимирской тюрьме (в 1954 и 1955 году) мы все бывали свидетелями того, как некоторым немцам объявляли, что их отпускают досрочно на свободу и что они могут ехать домой. Но когда их поезд подходил к германской границе и на вопрос куда они хотят ехать дальше, они объявляли что хотят быть отправленными в Западную Германию, то их вновь сажали в поезд, отправлявшийся на восток и через некоторое время они вновь оказывались в тех же камерах в Владимирской тюрьме. Так вот Сумбарову показалось, что и над ним и над Поппером собираются лишь подшутить и что если они заявят, что они хотят ехать в Финляндию, то им придется вновь пройти по пути различных испытаний и, быть может, вновь оказаться в тюрьме. Два дня он мучился, не зная на что решиться, но в конце концов, несмотря на уговоры Поппера, официально заявил, что он хочет остаться в Советском Союзе и будет просить о приеме его в советские граждане. Так он навсегда остался в Коми АСР.

Остальные «финны» вернулись домой. В конце 1954 года вернулись Дамм и Буман. Срок их заключения окончился в 1950 году, но тогда им не разрешили ехать в Финляндию и отправили на поселение в заполярье, на самый север Красноярского края. Здесь им, в очень тяжелых условиях, худших чем в лагере и тюрьме, пришлось провести еще 4 года. Но после смерти Сталина в СССР «повеяло весной» и иностранцам было разрешено возвращаться с поселения на родину. В результате этого Дамм и Буман, первыми из нас, вернулись в Гельсингфорс.

Через год, осенью 1955 года, получил разрешение вернуться в Финляндию , , братья Поппер и я – срок нашего заключения кончился в апреле 1955 года. А еще несколько позднее, после посещения президентом Финляндии Пассикиви Москвы, получили досрочное освобождение и вернулись в Финляндию , , и . Таким образом из 19 человек в апреле 1945 года вывезенных из Финляндии в Москву 6 человек скончались в заключении, двое добровольно остались в СССР, а 11 благополучно вернулись в Финляндию.

Конечно, в 1945 году такого финала нашего увоза из Финляндии никто из нас не ожидал. По крайней мере про себя могу сказать, что, когда наш аэроплан (английский Дуглас, переданный англичанами большевикам) приземлился в Москве, то я не сомневался в том, что я никогда больше не вернусь в Финляндию и больше никогда не увижу жены. На каком аэродроме под Москвой – в Быкове или Внукове – снизился наш аэроплан, я не знаю. Но встречали нас с большой помпой и когда мы по трапу сошли на беговую дорожку, то оказались в окружении военных всех рангов в количестве нескольких сот человек. В центре встречавшей нас группы стоял плотный человек в генеральских погонах. Как мы потом узнали, это был сам страшный Аббакумов, начальник страшного СМЕРЧА. Вокруг него стояли десятки полковников, майоров, капитанов, а дальше, насколько хватало глаз, все поле было оцеплено красноармейцами с автоматами. Ведь из Финляндии привезли важных военных преступников!

Тут же на аэродроме произошло маленькое интермеццо. Как я уже упоминал, мы были стальными наручниками скованы попарно. Прежде чем нас рассадить по «воронкам» - тюремным автомобилям с сплошными стенками без окон и решеткой у входа у задней стенки – Аббакумов приказал снять наручники. Но оказалось, что офицер, из числа сопровождавших нас из Гельсингфорса и которому начальник финской государственной полиции передал ключи от наших наручников, какой-то майор, уже успел уехать с аэродрома в Москву, забыв у себя в кармане все ключи. У кого-то из встречавших оказались при себе ключи, но не от финских, а от советских наручников. Попытались воспользоваться ими. Бились, бились что-то около часа; кое-кому открыли, но далеко не всем, и в конце концов Аббакумову это надоело и он крикнул: «Ну довольно повозились, везите их так». И нас погрузили в воронки, кое-кого уже без наручников, а кое-кого и в них. Я с моим напарником – – был в числе последних.

Как только мы погрузились в два или три воронка, как сразу тронулись в неизвестном направлении. Везли нас что-то около часа по невероятно тряской дороге. Наконец остановились. Окрик: «Выходите» и мы очутились на больничном дворе у входа в трехэтажное здание, на фронтоне которого выделялась крупная надпись ВНУТРЕННЯЯ ТЮРЬМА.

Кузьмин-

Из Хельсинки на Лубянку.

Воспоминания монархиста-антибольшевика

Тираж: 3 экз.

Печать: «Центр документации»

г. Архангельск, пр. Троицкий, 52, оф. 200

Тел.: 8 (8182) 21–51–85

Факс: 8 (8182) 65–12–38

__________________________________________________

doikov. . ru

E-mail: *****@***com

www. *****

Дом.