Митрополит московский Филарет (Дроздов) и старообрядцы: епархиальная практика и государственная политика

Митрополит московский Филарет (Дроздов) и старообрядцы: епархиальная практика и государственная политика.

Задачей данной статьи является освещение епархиальной практики московского митрополита по отношению к старообрядцам на фоне государственной политики, осуществлявшейся светской и церковной (Святейший Синод) властями. Основополагающим, на наш взгляд, является вопрос соотношения взглядов Филарета по отношению к старообрядцам, с одной стороны, и Синода, а также других епархиальных архиереев, с другой. Не менее важным в данной связи представляется изучение взаимовлияния позиции Синода и верховной власти. Такое исследование позволит выявить, в какой степени мнение митрополита как члена Синода совпадало с решениями Синода, зависело ли оно от распоряжений верховной власти, и насколько оно являлось самостоятельным, т. е. могли ли действия Филарета (Дроздова) быть иными.

Старообрядцы не подчинялись суду и администрации епархиального начальства, все дела, касающиеся их, должны были рассматриваться «гражданским ведомством»[1]. Староверы имели право придерживаться своего вероисповедания, не подвергаясь за это преследованиям, а также исправлять свои обряды, но не могли внешне проявлять свою принадлежность к старообрядчеству, «чинить дерзости противу православной церкви» и «уклоняться от общих правил благоустройства», что, по справедливому наблюдению , лишало закон практического значения[2]. Тем не менее, данная юридическая норма использовалась и представителями местных властей, истолковывавших ее обычно в пользу старообрядцев, и духовенством, использовавшим ее против старообрядческих проповедников и священников.

Таков был общий закон, но для некоторых губернаторов он уточнялся в связи с возникавшими прецедентами. По отдельным распоряжениям верховной власти, становится понятным, что старообрядцы подлежали суду только тогда, когда обнаруживалось их «неповиновение установленной власти»[3].

В отличие от старообрядцев «по рождению», бежавшие к ним православные миряне и священники подлежали суду церковному, в результате чего епархиальные архиереи постоянно вынуждены были взаимодействовать с местной администрацией. Местные же власти, по наблюдению на основании изучения Санкт-Петербургской епархии, «в некоторых случаях закрывали глаза на их (старообрядцев. – О. Ж.) деятельность»[4]. На местах, также как и для светской власти в целом, были характерны действия, с одной стороны, ограничительные, а с другой, поощрительные. Взаимоотношения духовенства с местными светскими чиновниками были усложнены тем обстоятельством, что губернаторы и полиция действовали по одним распоряжениям, а духовенство – по другим. По циркуляру Министерства внутренних дел от 01.01.01 г., подтвержденному 25 января 1829 г., губернаторам разрешалось не выдавать епархиальному начальству тех беглых православных священников, которые до побега не совершили уголовных преступлений[5]. В то время как духовенство считало бежавших виновными в измене священнической присяге и уже только поэтому подлежащими церковному суду. Губернаторы же имели все основания не отвечать на требования епархиальных архиереев и духовных консисторий об аресте обнаруженных ими священников, убедившись, что уголовных преступлений они не совершили. С 1827 г. распоряжением на имя князя Голицына, московского военного генерал-губернатора, московским старообрядцам запрещено принимать новых, т. е. сбежавших после 1827 г., священников[6]. С гг. при помощи ряда ограничительных мер был сделан шаг к тому, чтобы распространить действие данного распоряжения на другие регионы[7].

Кроме бывших православных священников церковному суду подлежали и миряне, «совратившиеся в раскол». О них епархиальные власти узнавали из донесений благочинных и приходских священников. Показания этих людей были важны, в основном, тем, что позволяли установить старообрядца, «обольстившего» православного, которым нередко оказывался бывший православный священник.

Духовенство воспринимало старообрядцев, как сектантов. В поданном обер-прокурору Протасову мнении, в ответ на отношение Министерства внутренних дел, члены Синода разделили «раскольнические секты» по степени вредности. В категорию «вреднейших сект» попали иудействующие, молокане, духоборцы, хлысты, скопцы и беспоповцы, отвергающие брак и молитву за царя. Сектой вредной были признаны те беспоповцы, которые принимают брак и не отрекаются молиться за царя, так называемые «новожены». К секте менее вредной были причислены поповцы, которых считали «не ересью, а расколом», именно они казались наиболее способными к принятию православия[8].

Однако духовенство имело представления и о различных согласиях (направлениях) старообрядцев. В обязанности епархиальных архиереев входил не только сбор информации о существующих в епархии старообрядческих согласиях, они также должны были фиксировать возникновение новых старообрядческих течений и доносить об этом в Синод. Помимо такого рода донесений Синод получал еще и отчеты из всех епархий с «ведомостями о присоединившихся к православию». В них перечислялось количество лиц мужского и женского пола, принявших православие. Отдельно подсчитывалось число, во-первых, новообращенных «из раскола разных сект» и, во-вторых, из христианских и нехристианских вероисповеданий, куда входили и язычники. Судя по данным документам, епархиальное начальство разделяло староверов на группы, соответствовавшие тому течению, которого они придерживались. Но также в данную категорию «из раскола разных сект» попадали и сектанты, не являвшиеся старообрядцами. Так, в Воронежской епархии в 1861 г. были присоединены к православию 18 человек из «поповщинской», «беспоповщинской», «ветковской», «поморской», «иудействующей» «сект», а также из молокан[9], при этом представители последних двух категорий, по сути, староверами не являлись.

Отдельным вопросом политики в отношении старообрядцев можно считать вопрос о браках староверов между собой и с православными. Постановления светской и церковной власти уже анализировались в работе И. Нильского[10]. Основной проблемой являлось признание старообрядческих браков. Церковная власть их считала незаконными и при принятии одним из супругов православия, по прошению его, разрешала вступление в новый брак. Светские же власти относились к бракам старообрядцев в разное время по-разному. Дети беспоповцев признавались незаконными, но к детям и бракам поповцев отношение было иное. Еще в 1837 г. местной полиции было разрешено вносить жен и детей поповцев в обывательские книги, на основании которых и выдавать им свидетельства. Но уже с 1853 г. требовалось метрическое свидетельство, которое могло выдавать только местное духовное начальство. Венчание же браков старообрядцев в православных или единоверческих церквах должно было сопровождаться присоединением их к православию или единоверию. Но отдельными секретными распоряжениями Синод разрешал некоторым епархиальным архиереям совершать браковенчания без каких-либо условий[11].

Очертив в нескольких словах положение старообрядцев в госудурстве и существовавшее о них законодательство, мы обратимся к практике московского архиерея.

В Московской епархии было много приходов, где проживали старообрядцы. Считается, что с конца XVIII в. Москва становится духовным центром старообрядчества, о различных согласиях староверов имеется ряд работ[12]. В первой половине XIX в. в Москве существовало три основных центра, вокруг которых группировались староверы: Рогожское кладбище (поповцы), Преображенское кладбище (федосеевцы) и Покровская моленная (поморцы). В документах Московской епархии также упоминались федосеевцы, поморцы, старообрядцы «по рогожскому кладбищу». Впрочем, сведения о разнообразных религиозных убеждениях населения епархии митрополит не использовал в дальнейшем, чтобы различать сектантов или старообрядцев между собой. Нам, например, ни разу не встретилось упоминание московского архипастыря о том, что он по-разному относился к старообрядческим «согласиям», о которых знал. Возможно, воспринимая их разнообразные течения, единственно как «уклонение» от православия, он использовал сведения об их различиях лишь для того, чтобы «более правильно» и целенаправленно воздействовать на них, привлекая, через единоверие[13], в православие. В ведомостях о присоединившихся к православию, поданных в Синод от Московской епархии, из старообрядцев упомянуты лишь поповцы и беспоповцы, несмотря на то, что московские беспоповцы могли принадлежать и к федосеевцам, и к поморцам[14].

Отношение к старообрядцам.

В постановлении Синода, где давалась краткая характеристика старообрядцев, беспоповцы, которые молятся за царя и принимают брак, тем не менее, помещены были в категорию «вредных сект», поскольку, в том числе, они «заимствуют от худших отраслей беспоповщины, и между прочим дух демократический»[15]. Филарет также придерживался подобного взгляда на староверов, считая их убеждения демократическими и опасными для монархии: «господствующее начало в раскольническом обществе есть не монархическое, не иерархическое, но демократическое»[16].

Это могло быть связано, например, с отсутствием идеологического давления со стороны господствующей церкви, а не только с недовольством старообрядцами существующим строем. В таком случае, самыми опасными для государства и православной церкви являлись именно старообрядческие скиты и монастыри, становившиеся средоточением староверов.

Митрополит Филарет не считал возможным употреблять словосочетание «раскольнические монастыри»: «Говорить о раскольнических монастырях, по моему мнению, почти тоже, что говорить о Пугачеве»[17]. Как монастырями могут называться только православные или единоверческие обители, так и церквами называть, по мнению митрополита, допустимо только православные или единоверческие храмы. Для старообрядческих незаконно, с точки зрения православной церкви, храмов он предлагал название «церквицы», отмечая при этом, что для современного языка употребление этого слова не очень удобно, или «так называемые церкви». Для остальных молитвенных зданий, даже если они напоминают своим видом церкви, он рекомендовал использовать уже привычное наименование часовен и молитвенных домов. Обер-прокурор , учитывая это мнение митрополита, признал необходимым называть все старообрядческие молитвенные здания единообразно, часовнями или моленными[18].

Подчинение же старообрядцев общим для всех правительственным и судебным учреждениям[19], а также предоставление в их распоряжение священников, независимых от епархиального начальства, по мнению Филарета, могло поколебать и отношение к церковной иерархии и саму иерархию[20]. Как ни добивались того сами старообрядцы, верховная власть так и не решилась на эту уступку[21].

Приходские священники и миссионеры.

В обязанности приходских священников, помимо совершения богослужений и треб, ведения метрических книг и исповедных ведомостей, входил контроль над выполнением паствой правил православной церкви, присутствием всех прихожан на службах, а также выяснение причин отсутствия на богослужениях, у исповеди и причастия. Кроме того, они должны были следить за старообрядцами, проживавшими в их приходах, не допускать их проповедников к православным, под угрозой ареста и суда над уличенными в распространении старообрядчества, и, по возможности, склонять к принятию православия. Миссионерами назначались на определенный срок хорошо зарекомендовавшие себя в глазах епархиального архиерея священнослужители из белого духовенства или монашествующие, которые должны были способствовать обращению в православие старообрядцев не только конкретного прихода, но и нередко всего уезда или губернии. В помощь им определялись приходские священники, диаконы, послушники, отличавшиеся познаниями в области богословия, древних книг и языков. В целом, деятельность миссионеров во многом совпадала с необходимыми действиями приходских священников, в чьих приходах были и старообрядцы, и православные.

Приходским священникам и миссионерам, в первую очередь, надо было удостовериться в твердости решения желающего присоединиться к православию старообрядца, после чего представлять сведения о нем, через благочинного, епархиальному архиерею. Кроме прочего, полагалось брать письменное согласие (с подписью) принять православие. В случае невыполнения этого требования виноватыми в неисправности «подопечного» оказывались священники.

Данная практика была связана, скорее, с необходимостью контролировать священников и миссионеров. Миссионеров представляли к наградам за обращение в православие большого количества «отступивших от истинной веры». Священники, если в их приходе увеличивалось число православных и уменьшалось число старообрядцев, также могли рассчитывать на определенные поощрения и награды, начиная с объявления благословения Синода молодым и награждения бархатными фиолетовыми скуфьями хорошо зарекомендовавших себя священников. Священники получали церковные награды, несмотря на то, что представление к ним происходило не только от имени епархиальных преосвященных, но также светского, гражданского или военного, начальства, а миссионеры, чаще представители черного духовенства или протоиереи, – могли рассчитывать и на поощрения со стороны государства. Если за обращение в православие 74 человек приходской священник награждался бархатной фиолетовой скуфьей[22], 86 человек – молодой священник удостаивался благословения Синода[23], то миссионер за обращение 63 человек был награжден золотым наперсным крестом, а через год, за обращение 104 человек – орденом Св. Анны третьей степени[24]. Скоре всего, количество обращенных в православие не имело определяющего значения, более важную роль играл статус представителей духовенства, их возраст и заслуги.

В указе Синода от 01.01.01 г. по всем епархиям распространялись правила, как должны вести себя священники и миссионеры при обращении «уклонившихся в раскол на путь истинный»[25], в котором рекомендовалось «не скоростью и не строгостью или принуждением», а «увещанием и усердным настоянием со всякою кротостью, терпением и человеколюбием и с пастырскою любовью»[26]. Нужен был административный механизм, который бы позволял следить за правильным выполнением своих функций священниками и миссионерами. В первую очередь, епархиальному архиерею помогали в этом благочинные, чьей задачей являлся надзор за священниками и состоянием церквей своего округа. Другим способом наблюдения именно за количеством старообрядцев в приходе могли являться исповедные ведомости, в которых напротив записи «отсутствовал у исповеди и святого причастия» в отдельной графе предлагалось вписать причину. Такое правило ввел в Московской епархии Филарет (Дроздов) с 1836 г.[27]. Было предложено четыре варианта ответа: «по нерадению», «по отлучке», «по охлаждению к православию» и по неизвестной причине.

С 1809 г. полагалось производить погребения старообрядцев только с ведома и разрешения местной полиции. Постановление было принято после жалобы московского купца Ковылина на то, что священники вымогали деньги с родственников умерших старообрядцев, которые, платили священникам, чтобы их заносили в метрические книги и в исповедные ведомости. В противном случае, причт сообщал в консисторию, что православных похоронили на старообрядческом кладбище. Московскому епархиальному начальству было предложено принять меры против подлогов со стороны духовенства. Поэтому у Филарета (Дроздова), ставшего архиепископом московским с 1821 г., были все основания, чтобы наблюдать за деятельностью приходских священников.

В период его архиерейства, видимо, типичной была другая практика – когда родственники требовали захоронения по православному обряду тех, кто не «принимал таинств церкви», хотя и был крещен. На одну из подобных жалоб в 1860 г. митрополит ответил так: «Девица с выхода из младенчества не принимала таинств церкви, так умерла, и похоронена по-раскольнически. Поздно вступаться за права православия». Формально приходской священник оказался прав, но по существу – виновен. Той же резолюцией Филарет, через благочинного, сделал ему замечание за то, что десять лет не принимал мер к «утверждению усопшей в православии» и не доносил об «уклонении ее от таинств»[28].

Исповедные ведомости, таким образом, лишь формально позволяли контролировать положение в приходе московской епархии, фактически же, предполагалось, что священник должен проявлять инициативу и лично беседовать с отсутствовавшими на службе мирянами. Если его разъяснительные беседы не помогали, то, он должен был сообщить благочинному о тех, кто игнорировал посещение церкви.

Митрополит московский, при назначении на освобождавшиеся вакансии в сельских церквах приходских священников, особое внимание уделял приходам, где было значительное число старообрядцев, опасаясь «душевного вреда» прихожанам. В том случае, когда прошений на занятие вакантного места не было, он назначал священника из студентов, закончивших обучение за казенный счет[29]. Личного желания кандидата при этом не требовалось.

Впоследствии епархиальные архиереи получили секретный указ Синода от 01.01.01 г. «О назначении впредь в зараженные расколом приходы священников, вполне понимающих важность возлагаемых на них обязанностей»[30]. На основании данного документа архиереи назначали по своему выбору или по поступившим к ним прошениям тех представителей духовенства, которые закончили семинарии[31], сообщая о каждом таком назначении, как им было предписано, в Синод, представляя послужные списки священников или аттестаты выпускников. Синод, таким образом, имел возможность отклонить кандидатуру, показавшуюся недостаточно подготовленной, чтобы занять соответствующее место. Священникам рекомендовалось «всемерно стараться о просвещении утопающих в заблуждениях раскола кроткими, христианской любви и терпения исполненными, увещаниями и назидательными, при всяких удобных случаях, собеседованиями с ними»[32].

По сообщениям причта, для уменьшения пропаганды старообрядцев или для уменьшения их численности, архиерей должен был назначить миссионера. Митрополит московский составлял собственный план действий миссионеров и выбирал способных для миссионерства представителей духовенства своей епархии[33]. Так, по мнению, Синода должен был поступать каждый архиерей. В одном из определений Синода, на просьбу полоцкого преосвященного Василия, было прямо сказано о том, что подготовка и избрание миссионеров, как и удовлетворение других духовных нужд – дело епархиального архиерея[34].

Синод считал, что назначение миссионеров из другой епархии «представляет затруднение», поскольку они не будут знать местных особенностей учения старообрядцев, и не будут настолько полезными, как могли бы стать местные миссионеры[35]. Такого же мнения придерживался и Филарет, выбирая кандидатов из Московской епархии для руководства Алтайской миссией[36].

Филарет действовал именно так, как это ожидалось от всех преосвященных, но, поскольку поступали так не все, то можно утверждать, что существовавшая в московской епархии практика зависела исключительно от взглядов самого митрополита московского. В вопросах назначения миссионеров московский иерарх действовал в русле общепринятой позиции среди высших церковных иерархов.

Обращение старообрядцев в православие.

С точки зрения власти светской, священники не должны были спорить со старообрядцами, стараясь избегать с ними случайных встреч, и убеждать их присоединиться к православию «кротостью примера и святостью жизни»[37]. С точки зрения власти духовной, такое поведение священников не способствовало бы уменьшению количества старообрядцев. Упомянутое выше постановление Синода от 01.01.01 г. лишало силы рекомендацию верховной власти избегать встреч со старообрядцами.

Способ «увещания» в церковной практике мог быть только один – убеждение, противопоставление аргументам и знаниям старообрядцев – своих. На наш взгляд, православная церковь все еще испытывала недостаток в столь необходимых ей проповедниках и миссионерах, способных убеждать словом и показывать пример своим поведением. Это, в свою очередь, являлось результатом недостаточной подготовки в духовных училищах, нехватки соответствующей литературы[38], а также плохого материального положения православного духовенства.

В Московской епархии, также как и в других регионах, несмотря на надзор духовенства, население подвергалось воздействию со стороны старообрядцев. Известны факты, когда Филарет стремился облегчить «отступившим» от официальной религии, но еще не присоединившимся к старообрядчеству, обратный путь в православие. Однако не все священники понимали важность как можно более быстрого возвращения «уклонившихся». Митрополит считал, что при отсутствии «перекрещивания в раскол», кратковременное «уклонение по обольщению» считается частным грехом, и при таких обстоятельствах надо немедленно исповедовать раскаявшуюся и, судя по состоянию ее совести, допустить до причастия, не заставляя писать прошение о «присоединении»[39].

По мнению Филарета, надо было облегчить путь в православие тому, кто стремился к этому, а личное желание мирянина в данном случае оказывалось самым главным. Митрополит московский также предостерегал против своего рода навязывания прихожанам религиозных сомнений, связанных не с догматами православной церкви, а с административными сложностями, излишней строгостью, массовыми епитимьями, а также формальностями, мешавшими обывателям в их повседневной жизни. Такого взгляда не всегда придерживались епархиальные архиереи[40].

Привлекая старообрядцев в православие, Филарет признавал возможным использование любых средств, в том числе, и денежную помощь[41]. Своей щедростью митрополит рассчитывал привлечь человека, пользовавшегося авторитетом в среде староверов. Он лично оказывал внимание и покровительствовал тем староверам, которые были готовы не только сами присоединиться к православию, но и увлечь своих последователей[42], а затем употреблять всю свою энергию на обращение в православие других старообрядцев, хорошо зная их убеждения.

В 1837 г. Николай I утвердил решение Секретного комитета о преобразовании старообрядческого монастыря в единоверческий, после чего местные власти вынуждены были применять войска для борьбы со староверами[43]. Власть церковная поступала иначе. Синод, в том числе, и митрополит московский, разрешали обращать в православие старообрядцев и монастыри только по их собственным прошениям[44]. До того как принять окончательное решение, для высшего духовенства было важно установить, сколько человек согласятся на обращение монастыря в единоверческий, имеют ли они авторитет среди старообрядцев[45].

Отношение митрополита к принявшим православие бывшим старообрядцам.

В 1836 г. инок старообрядческого монастыря, который, по донесению священника единоверческой церкви, «присоединен» к православию и «допущен» к таинству покаяния и причащения, выразил желание причаститься только «с возложением на него монашеского одеяния». В ответ митрополит посоветовал священнику вразумить старца, что «Бог зрит не на одежду, а на сердце, что общение с Христом в святом причащении – вожделеннейшее благо для христианина»[46].

Ни один православный мирянин не мог сразу же стать монахом (или монахиней), нужно было пройти период «искуса» или послушничества, обычно равнявшийся трем годам. Только после прохождения этого срока, по прошению настоятеля монастыря и с разрешения епархиального архиерея, могло совершиться пострижение в монашество. Таким образом, инок-старовер приравнивался к православному мирянину, а его постриг, совершенный в старообрядчестве, не признавался. На практике же в Московской епархии старообрядцы, принимавшие православие, рекомендованные надежными, с точки зрения митрополита московского, людьми, становились сразу же после принятия православия священниками и монахами. Викарию Московской епархии Филарет объяснил, как их записывать в метрические книги: «именовавшийся в раскольническом обществе епископом инок…»[47].

Чтобы материальные блага не становились поводом для принятия православия, митрополит отказывал в денежных пособиях лицам, перешедшим из старообрядчества в православие, несмотря на то, что родственники бывшего старовера обычно лишали его своей помощи. «Церковь получила от Бога и подает благочестивые дары, а капиталов давать не может»[48], утверждал Филарет, что не противоречило существовавшему законодательству. По законам ни материальных выгод, ни привилегий принявшие православие старообрядцы по сравнению с православным населением получать не должны были. (В отличие от крестившихся язычников или магометан, освобождавшихся по законам от натуральной и денежной рекрутской повинностей, пользовавшихся льготным податным обложением.)

Браки старообрядцев между собой и с православными.

Браки староверов между собой, совершенные вне церкви, не православными и не единоверческими священниками, не признавались православной церковью, а дети от этих браков – незаконнорожденными, но ни духовенство, ни местная гражданская администрация не могли помешать совершению таких браков. Постановлением от 9 января 1826 г. запрещалось преследовать старообрядцев за совершение браков, крещений и других треб по их обрядам[49]. Однако как только один из супругов принимал православие, он мог обратиться к духовной власти с просьбой о расторжении брака. Оставшегося верным старообрядчеству супруга убеждали в Консистории также принять православие и подтвердить свой брак церковным венчанием. Если он (она) отказывались, брак расторгался, а просителю разрешалось вступить в новый, законный, брак с православным лицом[50]. Так и поступал митрополит московский в своей епархиальной практике[51].

Очевидно, что Филарет не препятствовал расторжению брака, совершенного вне православной церкви, под каким бы предлогом его не стремились расторгнуть. Даже когда оба супруга принимали православие, они могли отказаться узаконить свой брак, и митрополит московский разрешал обоим заключать новые браки[52].

Попадавший под постоянный контроль новый прихожанин испытывал больше давления со стороны приходского священника, чем старообрядец. Это не могло не устраивать Филарета, следившего за качеством проповедей и исправностью службы священников. Бывший старообрядец, теоретически, должен был со временем все более привыкнуть к правилам православной церкви, за счет постоянного контроля со стороны причта, проповедей и соответствующего воспитания детей[53].

Синод запретил расторгать браки староверов в качестве условия при принятии единоверия[54] в Черниговской епархии, а в Вятской губернии ‑ разрешил[55]. Единого правила не существовало, и епархиальные архиереи руководствовались частными распоряжениями на их имя. Общее постановление о разрешении расторгать браки по прошению православного супруга и при нежелании второго супруга принять православия последовало после ряда донесений в Синод от разных преосвященных в 1882 г.

Что касается браков старообрядцев с православными, то, узнавая о них от приходских священников и благочинных, по жалобам самих православных, заключивших брак, митрополит московский стремился браки такие расторгать, рассматривая их, как шаг к «совращению в раскол», даже не проводя тщательного расследования[56].

Беглые православные священники.

В 1855 г., Филарет, поручив консистории прочитать найденные и изъятые у одного из старообрядцев письма, напоминал, что «раскольники пишут иносказательно». Например, фраза «купили соли, да черно» означала, по мнению митрополита, что «достали беглого попа, но он худого поведения»[57]. Скорее всего, он намеренно привел для примера именно эту фразу, т. к. все упоминания о беглых священниках были важны для архиереев. Сбежавшие со ставлеными грамотами православные священники подлежали церковному суду, чаще всего заканчивавшегося лишением сана. Письма, которые могли содержать сведения о местонахождении бежавших, имели особенное значение, т. к. могли являться доказательством при обращении к гражданской администрации для проведения собственного расследования и выдачи епархиальному начальству обвиняемого.

Когда же священника обнаруживали светские власти, в их обязанности, по мнению Синода, входило возвращение его «по принадлежности», т. е. епархиальному начальству. Филарет был уверен, что «по делам о сектах и расколах священники относятся только к духовному начальству, а не светскому»[58]. Однако, как уже говорилось выше, Министерство внутренних дел разослало губернаторам секретное распоряжение о том, что не совершившие уголовного преступления священники не должны возвращаться в епархиальное ведомство. В 1827 г. Синод определил среди уголовных преступлений кражу из церкви, отступление в старообрядчество, нахождение под судом во время побега, сам побег и измену священнической присяге. В ответ на определение Синода в 1827 г. последовало решение светской власти в отношении Московской епархии о том, чтобы не принимать новых беглых священников, а тех, кто уже находится у старообрядцев – «оставить в покое»[59]. В 1832 г. частное распоряжение стало законом для всех епархий.

Уход православного священника к старообрядцам не был редкостью для первой половины XIX в. Об исчезновении священника митрополит московский узнавал из донесений благочинных. Если предполагалось, что он находится у старообрядцев, Филарет сообщал об этом в губернское правление, после чего объявление о пропавшем печаталось в Губернских ведомостях[60]. Священника должны были вернуть в Москву из любой епархии. Священник мог прийти с повинной и сам, прося присоединить его к православию. В обоих случаях священник попадал в монастырь под надзор настоятеля, который должен был отчитаться о его поведении. Основанием для лишения сана могло послужить отсутствие раскаяния у обвиняемого[61] или ложные показания на следствии[62], если подсудимый не был уличен в совершении кражи или другого уголовного преступления.

Не все епархиальные архиереи уделяли столько внимания беглым священникам. Тогда Филарет советовал сообщать Синоду об исчезнувших священниках и отмечать при этом, «не унес ли кто из них с собой церковные деньги и не состоит ли кто под судом»[63]. Такое дополнение являлось важным, отягчающим их вину, обстоятельством. Оно облегчило бы поиски бежавших, т. к. в этом случае содействия со стороны гражданской администрации было бы добиться легче.

Губернаторы, однако, устанавливая секретный полицейский надзор за беглыми священниками, о которых им сообщили от имени епархиального архиерея, с 1834 г. должны были доносить о них в Министерство внутренних дел и ждать дальнейших распоряжений от Секретного комитета, не направляя никаких предварительных отзывов архиерею[64]. После указа от 01.01.01 г. [65], это распоряжение являлось, по сути, первой ограничительной мерой, распространенной по всем епархиям. Оно отражало политику государства, направленную на отказ от «снисхождения», проявленного в 1822 г. Смысл его становится ясен из предыдущего повеления от 01.01.01 г. «О недозволении беглым попам появляться у раскольников» [66]. Предполагалось, что меры, принимаемые в Санкт-Петербурге, Москве и Пермской губернии станут руководством к действию во всех епархиях. В каждом новом случае, когда «правительство» узнает о вновь бежавшем старообрядческом священнике, частным распоряжением бежавшего надо было возвращать в епархию.

Лишь последняя из перечисленных мер устраивала высшее духовенство. Они стремились к тому, чтобы каждый старообрядческий священник, а не только сбежавший после 1832 г., попадал под особый контроль со стороны полиции как «совратитель». Митрополит московский придерживался именно такого мнения и уведомлял Синод не только о проживавших в Москве старообрядческих священниках[67], но и о венчавших браки в других епархиях[68].

Старообрядческие священники.

В 1859 г. Московская духовная консистория подала на подпись Филарету свое мнение о том, что надо обратиться в Синод с просьбой повлиять на принятие «гражданским начальством» более сильных мер к запрещению проповедовать «раскольническому лжесвященнику» Федотову. Консисторию не устраивало лишь взятие у старообрядца подписки о прекращении произнесения проповедей. Митрополит согласился с таким мнением и добавил от себя, какие именно меры должны были принять светские власти. Он сопоставил происшествие с законами, «от действия которых не освобождены раскольники»[69]. По «Уложению о наказаниях уголовных и исправительных» полагалось наказание тому, кто «именуется не принадлежащим ему чином или званием», а московские светские власти наказания не определили. В данном случае, отмечал Филарет, мещанин назвался архиепископом, а крестьянин – священником. По другой статье, определено наказание тому, кто, присвоив себе титул, пожаловал чин другому, который стал бы «распоряжать народом». По закону, жалованный документ полагалось признать «мятежным». Однако власти не обратили внимания на то, что «незаконный архиепископ» дал грамоту «лжесвященнику», действующему, как должностное лицо. Филарет утверждал, что это не меньшее преступление, поскольку совершено против церкви, признанной в государстве господствующей[70].

Старообрядцам, проповедующим в народе, грозило уголовное наказание по закону, однако на практике дело обстояло несколько иначе, необходимо было доказать, что он проповедовал, и его проповедь имела влияние на православных, т. е. представить примеры «совращенных» с их показаниями против конкретного лица или признание подсудимых. Старообрядцы находились в ведении гражданской администрации и суда и не подчинялись церковному законодательству. Поэтому, рассчитывая бороться с ними при помощи светского суда, Филарет находил те правила, которые могли бы применяться по отношению к старообрядцам, и указывал на них Синоду. Донесение митрополита московского не осталось без последствий, и обер-прокурору было поручено обратиться к министру внутренних дел, который предписал московскому военному генерал-губернатору «иметь за действиями <…> строжайшее секретное наблюдение»[71].

В действиях Филарета по отношению к старообрядцам отражена позиция верховной власти в этом вопросе. На первый взгляд он, используя свой авторитет в среде высшего духовенства, проводил на местах распоряжения правительства, однако, по сути, он являлся не исполнителем, а негласным автором тех самых постановлений и указов, на которые сам ссылался в своей практике, перекладывая «вину» за необходимость применять жесткие меры на верховную власть. В результате чего его деятельность выглядела более мягкой, чем правительственная линия, и последовательной, т. к. он пользовался только отвечавшими его взглядам постановлениями.

Изученные нами документы не позволяют говорить о расхождениях между пропагандируемыми митрополитом взглядами и его епархиальной практикой. Политика московского архипастыря по отношению к старообрядцам представляла собой комплекс последовательных мер. Филарет как член Синода с 1819 г. имел определенный авторитет в среде духовенства, поэтому его взгляды имели особенное значение для Синода в целом и обер-прокурора Синода, в частности, являвшегося представителем верховной власти и отражавшего настроения императора. Высказывавшиеся митрополитом московским мнения по вопросам, связанным со старообрядцами, не отличались от его практики в Московской епархии. Несмотря на принципиальность своих взглядов, Филарет в своих словах и поступках, решениях и рекомендациям, был осторожен и сдержан. Московский иерарх не приветствовал непродуманных и непроверенных шагов, советуя обер-прокурору Синода не принимать также и поспешных законов: «Разрешение о крещении раскольнических детей, обратить в циркуляр желательно, но, кажется, лучше не спеша посмотреть на последствия сделанного опыта частного»[72].

Филарет представлял собой тот тип архиерея, который полностью удовлетворял требованиям и взглядам Синода. Свое призвание он видел в том, чтобы вернуть в «лоно истинной церкви» «заблудших овец», но не насильно, а путем терпеливого убеждения, внушения и противопоставления их аргументам – своих. Обязательным условием для присоединения к господствующей церкви являлось собственное желание «уклонившегося», отраженное в подписанном им прошении.

Задача верховной власти состояла в том, чтобы старообрядцы оставались лояльными подданными, поддерживали власть и не были зачинщиками бунтов. Задача Синода, а в его лице высших церковных иерархов, заключалась в ином: чтобы обратить староверов к православию или, для начала, к единоверию. Именно в русле такой политики должны были действовать представители духовенства, епархиальные архиереи. Несмотря на различие основных теоретических задач, на практике политика верховной власти и Синода во многом совпадала. Законодательство светской власти о старообрядцах было выдержано в рамках религиозной терпимости, однако, непоследовательно, и в большинстве своем постановления носили характер частных распоряжений[73]. На практике же религиозная терпимость проявлялась значительно слабее. Указы Синода, казалось, существовали независимо от распоряжений верховной власти, нередко противоречили им, но на практике духовенство действовало более осторожно и сдержанно, чем светские чиновники.

Таким образом, в разных епархиях действовали разные постановления Синода, местная гражданская администрация пользовалась секретными постановлениями верховной власти, в результате чего создавались разные условия для старообрядцев. Несмотря на то, что в Москве проживало большое количество староверов вследствие епархиальной политики Филарета (Дроздова), их права были существенно ограничены, а «отступление» в старую веру православных – затруднено. В целом, такая позиция московского архиерея соответствовала мнению Синода, заслуживая одобрения со стороны высшего церковного учреждения.

[1] В 1808 г. Синод подтвердил существование такого правила, ссылаясь на «высочайшую резолюцию» 1722 г. в частном определении, а в 1827 г. от Министерства внутренних дел указ Синода был сообщен для руководства всем губернаторам. (Собрание постановлений по части раскола. СПб., 1858. С. 108-110.)

[2] Ершова законодательной системы в области раскола в 50-60-е годы XIX в. // Старообрядчество: История, культура, современность. Вып. 2. Обнинск, 1995. С. 26.

[3] Собрание постановлений по части раскола. СПб., 1858. С. 26.

[4] Марченко в Санкт-Петербурге во второй половине XIX века: Афтореф. дисс. на соискание уч. степ. канд. ист. наук. СПб., 2001. С. 23.

[5] Собрание постановлений по части раскола СПб., 1858. С. 75-76.

[6] Там же. С. 111.

[7] Там же. С. 131-132, 171.

[8] Там же. С. 409-410.

[9] РГИА. Ф. 796. Оп. 143. Д. 2557. Л. 5. (О присоединившихся к православию.)

[10] Семейная жизнь в русском расколе: Исторический очерк раскольнического учения о браке. Вып. 2. Царствование Николая I. СПб., 1869.

[11] Там же. С. 55, 61. Секретное распоряжение с противоположным смыслом: РГИА. Ф. 142. Д. 2127. Лл. 3-3 об.

[12] См., например: , Юхименко староверие в Москве // Старообрядчество в России (XVIII-XX вв.) / Отв. Ред. И сост. . М.: «Языки русской культуры», 1999. С. 314-343; Из истории рогожского кладбища // Старообрядчество: История, культура, современность. Вып. 2. С. 42-46; и др.

[13] В данном случае, по мнению Филарета (Дроздова), в чем он не раз убеждал окружающих, единоверческая церковь и православная – не являются разными, а представляют собой единую ветвь истинной церкви. "Единоверие не есть начало. Начало есть православие; а единоверие - отрасль, или движение сего начала к стороне раскола, для приближения отчужденных к единству церкви и иерархии",– утверждал он. ( Письма московского митрополита Филарета к покойному архиепископу тверскому Алексию. . М., 1883. С. 257.)

[14] РГИА. Ф. 796. Оп. 122. Д. 1692. Л. 10; Оп. 143. Д. 2557. Л. 2. (О присоединении к православию.)

[15] Собрание постановлений по части раскола. С. 410.

[16] РГИА. Ф. 796. Оп. 116. Д. 740. Л. 3 об. Не только духовенству был свойственен подобный взгляд на старообрядцев, также думали народники, представители революционного движения 1860-х гг., считавшие старообрядцев одной из самых «взрывоопасных» категорий населения, среди которых лучше всего вести пропаганду своих убеждений. Например, называл старообрядцев «бунтарским элементом».

[17] Переписка Филарета митрополита московского с . СПб., 1895. С. 11.

[18] Собрание мнений и отзывов Филарета, митрополита московского и коломенского по учебным и церковно-государственным вопросам. В 7 кн. / Под ред. Саввы. Т. 1-3. СПб., 1885; Т. 4. М., 1886; Т. 5. М., 1887; Доп. т. СПб., 1887. Т. дополнительный. С. 97-99.

[19] Водолазко в царствование Николая I. С. 36.

[20] Собрание мнений и отзывов Филарета… Т. 4. С. 269-284.

[21] В 1858 г. Филарет писал Алексию (Ржаницыну), бывшему тогда епископом тульским и белевским, сожалея, что дела православной церкви находятся не в лучшем положении: «Многолетнее светское домогательство дать раскольникам священников от гражданского начальства, после сильной борьбы в высшей области, по мудрой осторожности Благочестивейшего Государя, отвергнуто» (Письма московского митрополита Филарета … Алексию. С. 183.).

[22] РГИА. Ф. 796. Оп. 110. Д. 287. Лл. 4 об.–5. (О награждении священника Василия Попова за усердное прохождение должности, и за обращение раскольников.)

[23] Там же. Д. 636. Л. 2. (Об обращении Балашевской округи села Макарова священников Альбановым из старообрядческой секты к православию 86 человек обоего пола.)

[24] Там же. Д. 314. Л. 5 об. (Об отправлении по Высочайшему повелению Александро-Невской Лавры иеромонаха Симеона вторично в Старую Руссу для действия на уменьшение расколов.)

[25] Собрание постановлений по части раскола, состоявшихся по ведомству св. Синода. В 2-х кн. СПб., 1860. Кн. 1. С. 778-783.

[26] Там же. С. 780.

[27] Резолюции московского митрополита Филарета // Душеполезное чтение. 1879. Ч. 1. С. 134.

[28] Резолюции… // Душеполезное чтение. 1883. Ч. 3. С. 256.

[29] Резолюции… // Там же. С. 122.

[30] Собрание постановлений по части раскола, состоявшихся по ведомству св. Синода. Кн. 2. С. 743-744.

[31] РГИА. Ф. 796. Оп. 140. Д. 49. (О том, чтобы в зараженные расколом приходы были определяемы впредь священники, вполне понимающие важность возлагаемых на них обязанностей.)

[32] Там же. Лл. 2-2 об.

[33] РГИА. Ф. 796. Оп. 108. Д. 1602. (Об обращении протоиереем Василием Ивановым Берескиным из жидовской секты к Православной церкви 37 душ крестьян и о содействии в том приходского священника Ивана Никифорова.)

[34] Там же. Оп. 143. Д. 452. Лл. 4-4 об. (О назначении миссионеров для действия против раскольников в Полоцкой Епархии и об устройстве церквей.)

[35] Там же. Л. 4 об.

[36] Донесение митрополита Филарета Святейшему Синоду об избрании лица в должность начальника алтайской миссии // Собрание мнений и отзывов Филарета… Т. доп. СПб., 1887. С. 148.

[37] Собрание постановлений по части раскола. С. 26-27.

[38] Не случайно «Беседы к глаголемому старообрядцу», написанные митрополитом московским выдержали несколько изданий. Дело не в преобладающем влиянии Филарета в данном вопросе, а в простом отсутствии подобного рода сочинений. И только, как следствие, влияние митрополита, поскольку его «Беседы» использовались в качестве своеобразных пособий.

[39] Резолюции… // Душеполезное чтение. 1879. Ч. 1. С. 263.

[40] В одном из писем к обер-прокурору , Филарет сообщал, что псковское епархиальное начальство «гонит кучу людей под епитимью» через губернское правление, в результате чего у мирян может возникнуть соблазн «перейти в раскол», где «так не гонят» (Переписка Филарета митрополита московского с . СПб., 1895. С. 236.)

[41] Епископу тульскому и белевскому Алексию (Ржаницыну) он поручил тайно передать 100 рублей в долг «ревностному раскольнику», оружейнику Батову для празднования свадьбы дочери. (Письма московского митрополита к покойному архиепископу тверскому Алексию. . М., 1883. С. 193.)

[42] Одним из таких влиятельных в кругах старообрядцев личностей был федосеевец Павел Прусский, ставший единоверцем и убедивший присоединиться к православию на правах единоверия еще 15 своих единомышленников. (Письма Филарета митрополита московского к Леониду епископу Дмитровскому, впоследствии архиепископу Ярославскому. М., 1883. С. 105.)

[43] См., например: Рыков повесть о разорении иргизского средне-никольского монастыря в 1837 г. // Старообрядчество в России (XVIII-XX вв.). С. 301-313; Соколов в Саратовском крае: опыт исследования по неизданным материалам. Саратов, 1888.

[44] РГИА. Ф. 796. Оп. 123. Д. 515. (Об определении в Покровский старообрядческий монастырь, Новозыбковского уезда, благословенного священника с целью обращения и самого монастыря в единоверческий, о штате оного и о некоторых раскольниках, изъявивших желание принять единоверие и поступить в число братства сего монастыря)

[45] Там же. Лл. 3, 11, и др.

[46] Резолюции…// Душеполезное чтение. 1879. Ч. 1. С. 389.

[47] Письма Филарета митрополита московского к Леониду епископу Дмитровскому… С. 74.

[48] Резолюции… // Душеполезное чтение. 1879. Ч. 3. С. 382.

[49] Собрание постановлений по части раскола. С. 93-94.

[50] Однако исследование , проведенное на основании изучения Олонецкой епархии, показали, что принимавшая православие молодежь, вступив в законный брак, вскоре снова возвращалась в старообрядчество, достигнув своей цели. См.: Ружницкая приходских священников как источник о состоянии старообрядчества в Олонецкой епархии в начале 1840-х гг. // Старообрядчество: История, культура, современность. С. 100-102.

[51] РГИА. Ф. 796. Оп. 123. Д. 421. (О расторжении брака крестьянской женки Евдокии Федоровой православного исповедания, с крестьянином раскольником Иваном Голосовым.) Лл. 3-4; Оп. 142. Д. 2398. (По рапортам Преосвященных Митрополитов Московских Филарета и Иннокентия касательно признания недействительными заключенных в расколе браков и о дозволении присоединившимся к православию лицам вступить в новые супружества по православному чину.) Лл. 5, 9-9 об., 15, и др.

[52] РГИА. Ф. 796. Оп. 142. Д. 2398. Лл. 2-5.

[53] По мнению Синода, священники должны были особенное внимание уделять детям старообрядцев, крещенных в православной церкви, и даже если их родители остались в прежней вере, их полагалось «мерами кроткого убеждения побуждать … к благочестивому воспитанию оных в общении с православной церкви». (РГИА. Ф. 796. Оп. 114. Д. 700. Л. 4 об.)

[54] Семейная жизнь в русском расколе. С. 79.

[55] Там же. С. 79.

[56] РГИА. Ф. 796. Оп. 118. Д. 1603. Лл. 2, 3 об., 5-5 об., 10-11.

[57] Резолюции московского митрополита Филарета // Душеполезное чтение. 1883. Ч. 3. С. 125.

[58] Письма московского митрополита Филарета … Алексию. С. 165.

[59] Семейная жизнь в русской расколе. С. 219, 221-222.

[60] РГИА. Ф. 796. Оп. 123. Д. 1171. Л. 1 об. (Об отлучке от должности священника Коломенского уезда села , с унесением ставленой грамоты и серебряных украшений с Евангелия.)

[61] Там же. Оп. 115. Д. 84. Л. 3. (О лишении сана священника Николая Сафонова за побег к раскольникам.)

[62] Там же. Оп. 116. Д. 740. Л. 24.

[63] Письма московского и коломенского митрополита Филарета к Гавриилу, архиепископу рязанскому и зарайскому // ЧОИДР. 1868. Кн. 2. С. 128

[64] Собрание постановлений по части раскола. 1858. С. 171.

[65] Там же. С. 75-76.

[66] Там же. С. 131.

[67] РГИА. Ф. 796. Оп. 118. Д. 1603. Лл. 2-2 об. (О браке крестьянского сына раскольника Алексея Дмитриева с крестьянскою дочерью Православного исповедания Ириною Федоровою.); Оп. 119. Д. 432. Л. 3 об. (О признании брака крестьянина Климентова с Верою Назаровою, совершенного в раскольнической часовне неизвестным попом, любодейным сопряжением.); и др.

[68] РГИА. Ф 796. Оп. 117. Д. 1017. (О проживающем в городе Боровске старообрядческом священнике, Василии Михайлове.) Лл. 1-1 об.

[69] Мнение московского митрополита Филарета // Душеполезное чтение. 1880. Ч. 2. С. 121-122.

[70] Там же. С. 122.

[71] РГИА. Ф. 796. Оп. 141. Д. 246. Л. 7 об. ( О лжепопе, крестьянине Федоре Федотове.)

[72] Переписка Филарета митрополита московского с . С. 127.

[73] Семейная жизнь в русском расколе. С. 80.