Пермский государственный технический университет доцент кафедры культурологии, кандидат философских наук

Образ России в современной венгерской художественной литературе.

Знак равенства между действительностью и художественной реальностью невозможен. Особенно он невозможен в рамках сегодняшней эстетической ситуации, в которой причастность художественного слова к актуальным событиям отрицается. Однако отрицать наличие определенной корреляции между художественным текстом и действительностью невозможно. В той или иной степени литературный дискурс содержит в себе отпечаток коллективной рефлексии на заданную тему. И выявление в различных литературных текстах, объединенных единой культурой, определенного объекта восприятия и рефлексии в определенной степени позволяет говорить об отражении в данном дискурсе реальных условий действительности.

Присутствие культурно-национальной реальности как другого в том или ином литературном дискурсе опосредовано не только художественным видением писателя, но и общественным мнением, коллективной мифологией, идеологией, пропагандой, в конце концов, личным опытом автора, взятым из действительности. На основе названных источников формируется образ, находящийся в зависимости от реального содержания собственного объекта. Данная позиция, будучи спорной и дискуссионной, все же имеет в философии культуры множество сторонников. В законченном виде идея была сформулирована в трудах М. Бахтина, Я. Мукаржовского, Х. Ортеги-и-Гассета, по мнению которого, «эстетическое созерцание и эстетический поступок не могут отвлечься от конкретной единственности места в бытии, занимаемого субъектом этого действия и художественного сознания» (Ортега-и- С.308).

Проявление образа России в венгерской художественной литературе в постсоциалистический период носит интенсивный характер. Российский фактор относится к числу особо значимых для венгерского бытия в силу той исторической и культурной роли, которую Россия играла для Венгрии, начиная с середины XIX в. и особенно в XX в. Сосредоточенность российского концепта в литературе в данном случае особо важна, поскольку в венгерской культурной традиции художественное слово играло подчеркнуто определяющую роль, будучи выразителем общественно-политических тенденций, вбирая в себя осознанно сформулированную позицию по тем или иным факторам, к числу которых относится и российский.

Появившись в венгерской художественной литературе впервые в произведениях М. Йокаи в середине XIX столетия, образ России претерпел множество изменений. Россия преподносилась и в качестве потенциальной угрозы существованию Европы и Венгрии в частности. Обозначенная позиция была наиболее характерна для Венгерская литература межвоенного периода. Фрагментарные упоминания о страшной России-враге обнаруживаются в произведениях А. Тамаши, Ж. Морица, Ф. Моры. В целом же, российская тематика в венгерской литературе до конца 40-х гг. представлена крайне слабо и фрагментарно, что во многом объясняется отсутствием устойчивых контактов между странами, слабой информированностью, отсутствием межкультурных проникновений. Для литературы социалистического периода характерно провозглашение России гарантом независимости и свободного развития Венгрии, России «старшего брата, опекуна». При этом, несмотря на декларирование художественными средствами предельно тесных связей и взаимной ориентации во всех областях жизни, сохраняется информационный разрыв, проступает отсутствие реального взаимопонимания.

Сегодняшнее место российского концепта в венгерском тексте обусловлено, во-первых, ретроспективным влиянием литературы, во-вторых, сегодняшними реалиями в аспекте взаимоотношений двух стран, народов и культур. Значительный сегмент отражения российского образа в литературе Венгрии связан с творчеством писателей, до конца 80-х гг. носящих статус диссидентов, либо бывших полупризнанными в официальном мире, распространявших, по крайней мере, часть своих произведений путем самиздата.

Если рассматривать подачу образа России в современных венгерских текстах в самом общем плане, то вырисовывается ярко выраженный исторический аспект восприятия. Концепт России рассматривается и подается в свете историко-культурного анализа. Из сферы внимания венгерских писателей уходит сегодняшняя реальная Россия, не связанная с символическими пунктами венгерской истории. Дань внимания восточному соседу своей страны уделяют как наиболее значительные, так и рядовые венгерские писатели современности. Это , и Д. Конрад, и Г. Сёч, и П. Надаш, и И. Эрши и многие другие. Исторический аспект российского бытия укладывается ими в три сюжета исторической ретроспективы. Это II мировая война, советская интервенция 1956 г. и советско-венгерские отношения в аспекте коммунистической диктатуры. Все сюжеты тесно связаны между собой и сходятся в болезненном осознании вертикального характера во взаимоотношениях двух стран, в стремлении разрушить эту вертикаль. В самом дальнем приближении за образом России закрепляются такие значения как угроза, страх, давление, опасность.

В ряде произведений Россия представлена в конкретно-чувственном образе армии, - армии бесформенной, аморфной и абстрактной как символе агрессии и угрозы. Именно на этом образе выстраивается концепт России в романе Д. Конрада «Соучастник», в пьесе Г. Сёча «Либэртэ-1956».

Обобщенный образ России создает Л. Мартон, в чьих текстах восточный сосед Венгрии предстает генератором деструкционизма, двигателем негативной динамики, объектом которой выступает Восточная Европа, подвергающаяся атаке внекультурной массы со стороны Востока. «Критическая реконструкция в Риге следует немецкой традиции города, чтобы уйти от русской традиции, а точнее, от советского обычая уничтожения традиций» (Marton L. P.17). В аналогичном контексте Л. Мартон рассматривает пример Кенигсберга-Калининграда, как города, возникшего на месте уничтоженной Советским Союзом культуры и истории. Подобное сочетание понятий русское и советское становится устойчивым для рассматриваемого дискурса. Авторы отказываются дифференцировать данные обозначения, настаивая, таким образом, на стопроцентной корреляции периода тоталитаризма и всей российской истории как таковой.

В соответствии с постмодернистской традицией Л. Мартон, несмотря на оценочное отношение к России, превращает ее в монолитную объединенную массу, противостоящую цивилизованному Западу, критериями цивилизованности которого служат погруженность в ценности правового демократического общества. Л. Мартоном, как, впрочем, и другими венгерскими публицистами, среди которых отдельно стоит упомянуть прозаика и эссеиста П. Надаша, с особым чувством напряжения переживается процесс европейской интеграции, из которой явно исключается Россия.

Между агрессивной Россией и субъектом, который может толковаться как в узком (Венгрия), так и в широком аспекте (Европа, культурный мир, человечество), возникает брешь взаимной неизвестности. Авторами подчеркивается мифологический характер взаимных представлений друг о друге. Так советские солдаты, прибывающие в Венгрию в 1956 г. для подавления антикоммунистического восстания, планируют увидеть в центре Европы Суэцкий канал (ибэртэ - 1956). Подобным образом, русские солдаты, оказавшиеся в Будапеште в 1945 г., ищут в венгерской столице Гитлера, отказываясь от дифференцированного представления Европы (оучастник). П. Эстерхази заключает идею информационного разрыва между двумя народами в предельно повседневной ситуации. «Встречаясь со сборной СССР на одном мировом состязании, наши парни наполучали того, что в данной игре предпочтительнее давать…Выходит газета, я смотрю то самое место, а там – не то то русского. Ни одного советского и в помине нет, а написано то, что и было на самом деле» (аписки синего чулка. С.32-33). Особым феноменом выглядит совершенное отсутствие российской темы в произведениях И. Кертеса, посвященным рефлексии по поводу II мировой войны («Самоликвидация», «Кадиш по нерожденному ребенку»).

В текстах П. Эстерхази законченное воплощение получает тенденция, связанная с ироническим восприятием России и русских. Проблема угрозы и вызванного ей страха снимается в его произведениях с помощью насмешки и уничижения негативных проявлений российско-венгерских отношений, а также спорных персонажей российской истории. «Ох, Ильич! Какой идиотизм» (алая венгерская порнография. С. 252), «Л. и Пал Кирайхеди, взявшись за руки, гуляют по площади Вёрёшмарти и смеются над Сталиным. По улице Ваци едут танки…Танкси, - машет рукой Пал, и оба радостно уносятся» (алая венгерская порнография. С.125), - в последней цитате заключена не только защитная реакция, основанная на презрении к устрашающему, но и социокультурная разграниченность двух миров. Российское и венгерское находятся по разные стороны культурного барьера, вследствие чего коммуникативное поле между ними практически невозможно. Оно состоит исключительно из внешних факторов, носящих случайностный характер.

Затруднения коммуникативного характера имеют и личностный характер, что показано Д. Конрадом в романе «Соучастник». Контакт главного героя (венгра) с русской женщиной выглядит непродуктивным в социальном аспекте в силу культурного непонимания персонажей, глубокими различиями их тезауруса. Столь же нелепой выглядит в романе возможность сотрудничества венгерских пленных с русскими военными, несмотря на схожесть целей и единство мировоззрения (венгерские пленные – коммунисты).

Способом преодоления страха, угрозы и непонимания становится уход, разрыв. Венгерский субъект убегает от России, преодолевает ее бытийную опеку и обретает свободу. В историко-символическом аспекте данный мотив проявляется на основе сюжета 1956 года. «Русские уходят!», «Да здравствуют венгры! Русские домой!» (Мавзолей. С.71-73), - таковы реплики, сопровождающие временный уход русской армии из Венгрии после начала восстания. Пафос освобождения в аспекте венгерско-российских отношений устойчиво присутствует в текстах П. Надаша, П. Эстерхази, Д. Конрада.

Обозначенная тенденция занимает ведущее место в поле отражения российского концепта в рамках венгерского литературного дискурса. Эта позиция зафиксирована одним из современных венгерских русологов, З. Биро, заметившим, что в осмыслении России для венгров возможна смена двух смысловых образов: это либо хаотичная и непредсказуемая страна, либо «набирающий силу восточный исполин» (Biro Z., P. 90). Через отталкивание от венгерского бытия венгерскими литераторами их страна встраивается в зону влияния западной культуры. Ими формируется дискурс противостояния российского и европейского миров, базирующийся на ментальных противоречиях.

Исключение России из культурно-исторического контекста строится путем создания негативного образа российского социума, несоответствующего современным западным ценностям, и отказа от дифференцированной аналитической критики. Нельзя не сказать, что подобная ситуация сложилась не только в художественной литературе, но и в текстах философов, социологов, публицистов, журналистов. Россия предстает в качестве источника потенциальной опасности для культурного мира, которую олицетворяет собой Европа. Вокруг обозначенной тематики выстраиваются два дискурса. Первый связан с былой ролью метрополии, которую играл в отношении Центральной Европы Советский Союз, в силу своих имперских амбиций создававший невозможность для свободного развития, в том числе Венгрии. Второй комплекс текстов преимущественно журналистского характера создается вокруг проблематики политического развития сегодняшней России. Тон в данном случае задается критикой российского авториторизма, обличением руководителей органов власти, не следующих демократическим принципам, информационной поддержкой оппозиции.

Переходным типом коннотации российского концепта становится погружение образа в поле пропитанной иронией ностальгии. В данном случае рефлексия, связанная с Россией, актуализирует материальные артефакты взаимодействия двух объектов цивилизации. Так в текстах появляются советские турбины, пиджак «Красный октябрь», аппарат «Сокол», «Москвич», «Жигуленок» (роизводственный роман), встроенные в контекст неэффективной экономики и бесплодных отношений между двумя странами. Помещение России в поле социокультурной ностальгии свидетельствует об устранении концепта из актуальной сферы. За Россией остается лишь прошлое. Крушение социализма прочно связывается с исчезновением самой России. Таким образом, страна выводится за рамки действительности, приобретая исключительно символическую функцию в рамках рассматриваемой рефлексии.

Однако данная позиция отчасти компенсируется присутствием в текстах аллюзий, связанных с российской историей и культурой. Ссылки на Достоевского, Чехова, Рубинштейна, Рахманинова, Булгакова, Ленина, Сталина, Хрущева позволяют говорить о востребованности российской тематики в ретроспективном аспекте. Россия, несмотря на множество противоречий, выраженных в обозначенных литературных тенденциях, остается одним из культурных критериев оценки истории и наличной действительности. Через ссылки и аллюзии на Россию венгерские литераторы закрепляют эту страну как объект, необходимый для них в аспекте формирования нового самосознания. И это самосознание не только собственно венгерское, но и общее европейское.

На основе вышеизложенного вырисовывается способ восприятия России как обобщенного другого, с помощью которого происходит институализация нового европейского сознания. Венгрия как часть объединяющейся Европы отталкивается от России в своем стремлении на Запад, доказывая свое право на то, чтобы быть частью западноевропейской цивилизации.

Отталкивает Россию не только собственно Венгрия, но и Европа , ищущих основания для европейской идентичности. Как замечает Э. Саид в своих размышлениях об европейской интеграции, «Европа еще не признала «чужого» (Диалоги о Европе. С. 52). Модальная личность венгерской литературы помещает за пределы субъекта влияющие на него силы, выбирая Россию для средоточения в ней большей частью негативных сил. Нет оснований говорить о том, что отрицание России актуально для всех национальных сегментов новой европейской культуры, но в венгерском дискурсе данная позиция закрепляется достаточно прочно, включая и предопределяя реальные отношения в других сферах жизни.

Литература:

1. Диалоги о Европе. – М., 2002.

2.  оучастник. – М., 2003.

3.  Мавзолей. Современная венгерская драматургия. В 2 книгах. – М., 2006.

4.  Ортега-и-скусство в настоящем и прошлом // Ортега-и-стетика. Философия культуры. – М., 1991.

5.  аписки синего чулка и другие тексты. – М., 2001.

6.  алая венгерская порнография. – М., 2004.

7.  роизводственный роман. – М., 2001.

8.  Biro Z. A Magyar – orosz politikai kapcsolatok (1991-2005) // A Magyar-orosz kapcsolatok tizenket evszazada. – Budapest, 2005.

9.  Marton L. // Jelenkor, 2001. № 4.