Общественные коммуникации на протяжении 20 века стали важнейшим инструментом в руках политиков и корпораций, стремящихся повлиять на мнения и поведение масс. Центральное место в этом процессе занимает манипуляция, которая проявляется через формирование специфических политических образов, манипуляции с информацией и создание искусственных общественных мнений. Важным аспектом здесь является то, как технологии и различные коммуникационные сети стали основой для трансформации политической сферы.

Одним из первых, кто начал осмыслять структуру таких процессов, был Эдвард Бернейс, автор книги Пропаганда (1928), в которой он утверждал, что «механизмы управления общественным мнением» должны быть использованы для формирования «подлинных» желаемых мнений, не всегда соответствующих реальному мнению масс. Бернейс, считая манипуляцию неотъемлемой частью демократических обществ, разрабатывал теории и стратегии для использования СМИ с целью формирования поддерживающих политических и экономических настроений.

Не меньшее значение имела теория социальной истории Эдуарда Эвенса, автора книги PR!: A Social History of Spin, где он описывает развитие PR-кампаний как неотъемлемую часть роста корпоративной и политической власти в США. Переход к современному миру был отмечен усилением этого процесса. Пропаганда и PR превратились в глобальные инструменты, которые применялись не только для позитивной репрезентации, но и для подавления протестов и манипуляций восприятием реальности, как это произошло в период с начала 20 века, когда тысячи протестующих против войны в Ираке или других глобальных событий сталкивались с репрессиями.

С развитием информационных технологий в 21 веке коммуникация стала более персонализированной и распространенной, что создало новые формы манипуляций. Например, работа "темных" денег и усиление влияния корпоративных магнатов, таких как братья Кохи, становятся основными инструментами давления на политику и на мнение широких масс. Эти бизнесмены активно поддерживают кампании, направленные на уничтожение или трансформацию общественных структур, которые могут оказывать влияние на политику, в том числе через использование средств массовой информации и активное лоббирование своих интересов через различные политические группы. Примеры таких политических манипуляций включают не только вмешательство в политические процессы в США, но и в других странах, таких как Великобритания с Brexit.

Интересно, что на протяжении последнего десятилетия усилился правый популизм, использующий принципы «дезинформации» и «фейковых новостей» для создания политических образов, часто на основе идентичности и борьбы с врагами народа. Примером этому может служить деятельность телекомпаний, таких как Fox News, и их способ, как это сделали Руперт Мердок и другие ключевые фигуры в медиабизнесе, формировать политические настроения через телевидение и другие массовые медиа. Работы таких авторов, как Маклейн и Мейер, помогают понять, как функционируют эти механизмы и какие долгосрочные последствия они имеют.

Кроме того, новая реальность требует признания того, как именно манипуляции в социальных сетях, созданные алгоритмами и использованные для персонализированных политических атак, влияют на глобальные политические процессы. Примеры манипуляции выборами в разных странах, особенно в контексте выхода Великобритании из ЕС или выборов в США, ставят под сомнение целостность политических процессов и способность демократических институтов адекватно реагировать на угрозы.

Технологический прогресс позволяет правительствам и корпорациям отслеживать поведение пользователей в интернете, собирать персонализированные данные и направлять информацию с тем, чтобы управлять выбором и предпочтениями граждан. Это явление оказывает далеко идущие последствия для свободы воли, а также для культурных и социальных институтов, которые, с одной стороны, становятся более открытыми и доступными, а с другой — подверженными манипуляциям.

Важно понимать, что влияние манипуляций и PR на политику не ограничивается только элитами, но и влияет на широкие слои населения, которые начинают воспринимать информацию сквозь призму заданных стереотипов и нарративов. Это приводит к разрушению традиционных политических и социальных конструкций, где важность фактов уступает место эмоциям и хайпу. Создание и поддержание обманчивых реальностей через дезинформацию и манипуляцию общественным мнением имеет далеко идущие последствия для общественного порядка, устойчивости демократий и в конечном итоге для социальной справедливости.

Почему медиасистема перестала служить правде и как произошёл её разрыв

Потребление новостей всегда было не только способом узнать о происходящем в мире, но и средством подтверждения собственной картины мира и самоидентичности. Люди стремятся к информации, которая укрепляет их взгляды, избегая когнитивного дискомфорта, возникающего при столкновении с противоположной точкой зрения. В условиях, когда медиа придерживаются стандартов правдивости и нейтралитета, сохраняется своеобразный "динамический контроль реальности", сдерживающий разрушительные эффекты предвзятости.

Однако эта система подверглась трансформации с появлением новых медиа, ориентированных на узкую, идеологически определённую аудиторию. Эти медиа не просто подтверждали убеждения своих потребителей, но и утверждали, что все остальные источники намеренно лгут. Так началась работа того, что Йохай Бенклер и его соавторы называют "пропагандистской петлёй обратной связи": замкнутая система, в которой медиа, аудитория и политики взаимно усиливают друг друга, исключая любые формы критического суждения.

Согласно их анализу, эта петля начала формироваться на американском правом фланге ещё в 1990-х, с приходом таких фигур, как Раш Лимбо и появлением Fox News. В то время как левые по-прежнему могли черпать идеологически близкий контент в мейнстримных источниках, придерживавшихся журналистских стандартов, правые создали собственную изолированную информационную экосистему. Но истоки разрыва с традиционной журналистикой уходят глубже: ещё в 1970-х годах, на фоне разочарования в официальной риторике после Вьетнама, "Пентагоновских бумаг" и Уотергейта, журналисты стали занимать всё более критическую позицию по отношению к государству и бизнесу. Их симпатии к движениям за гражданские права и культурным сдвигам вызывали ярость среди консерваторов. Так началось отчуждение — не только от контента, но и от самих носителей либеральной модерности.

Когда технологические и институциональные условия позволили правым создать собственные медиа, бизнес-интересы, симпатизирующие этой повестке, быстро пришли на помощь, поддержав не только СМИ, но и политиков, а также аффилированные организации. Это обеспечило структурное обособление правой медиа-сферы от остального журналистского поля. В то же время левая аудитория не была так отчуждена от мейнстрима, а радикальная левая не имела ни сопоставимого финансирования, ни привлекательности для массовой медиа-капитализации.

Так линии медиаразлома оказались проведены между крайними правыми и всеми остальными. Более того, это медиаразделение отражает асимметричную политическую поляризацию в США: Республиканская партия сдвинулась вправо гораздо дальше, чем Демократическая партия влево. Конфликт с наукой, университетами и другими институтами знания — кульминацией которого стала риторика Дональда Трампа, называвшего прессу "врагом народа" — стал частью более глубокого эпистемологического противостояния.

Обсуждение феномена "информационных пузырей" и "эхо-камер" в интернете требует учёта этого более широкого конфликта. Радио и кабельное телевидение уже стали артефактами правой изоляции задолго до появления цифровых платформ. Данные исследований показывают, что социальные сети даже увеличивают частоту контакта с противоположными взглядами — правда, такие столкновения вызывают острый стресс и провоцируют негативную партийную идентичность: люди не столько поддерживают своих, сколько ненавидят чужих.

На фоне раскола, цифровая революция, казалось бы, должна была демократизировать публичную сферу, сделать возможным доступ к разнообразным точкам зрения, включая маргинализированные. Однако вместо этого усилились поляризация и распространение дезинформации. Классические медиа больше не могут выполнять роль регуляторов правды — эту функцию потенциально могли бы взять на себя цифровые платформы. Но социальные медиа, в отличие от институтов, стремящихся к достоверному знанию — журналистики, науки, образования — изначально не брали на себя ответственность за фильтрацию лжи.

Компании, владеющие этими платформами, позиционировали себя как нейтральных посредников, обеспечивающих свободу выражения и доступ к информации. Миссии Google, Facebook и Twitter декларировали открытость, децентрализацию и снятие барьеров. Но с ростом их власти изменился и характер их ответственности. Сегодня алгоритмы Google, YouTube, Facebook, X (Twitter) управляют тем, какой контент увидит пользователь, какие мнения получат широкое распространение, какие группы будут удалены, а какие допущены к публичному пространству.

Эти платформы определяют не только, что можно сказать, но и как быстро и широко это разойдётся. Они диктуют правила для рекламодателей, формат представления рекламы и степень прозрачности её происхождения. Они контролируют не только инфраструктуру коммуникации, но и её политический контекст. В результате журналистика, потерявшая рекламные доходы в пользу техногигантов, теперь зависит от алгоритмической воли корпораций, чьи решения могут обрушить целые медиаорганизации или поднять на поверхность сомнительный контент.

Важно учитывать, что на фоне казавшегося расширения свободы высказывания и доступа к информации возникла новая архитектура власти — не институциональной, а платформенной. В ней суд о достоверности, о моральной допустимости и социальной значимости информации делегирован алгоритмам и коммерческим интересам. Эта система не только не исправляет ошибки, она, наоборот, усиливает эмоциональные, идентичностные и идеологические крайности. И это создаёт уникальное состояние: гиперсвобода, сочетающаяся с гиперманипуляцией.

Как сеть Коха использует дезинформацию для изменения общественного мнения и политики

В последние десятилетия американские университеты стали важными центрами влияния для различных политических проектов. Особенно ярко это проявляется в деятельности сети, финансируемой Чарльзом Кохом, которая использует кампусные центры для продвижения своих интересов. Эти центры обеспечивают важные ресурсы: от набора талантливых специалистов до придания интеллектуальной легитимности различным организациям, которые входят в инфраструктуру Коха. Более того, они помогают защищать сеть от критики и обвинений в манипуляциях. Однако за всем этим скрывается целый ряд нарушений академической честности, таких как влияние доноров на выбор преподавателей, темы для научных исследований студентов, а также отсутствие прозрачности в принятии решений.

Сеть Коха, финансируя кампусные исследования, эффективно использует свои ресурсы для создания условий, при которых сторонники этой сети могут внедрять радикальные изменения в политике и законодательстве без огласки. Часто такие изменения происходят через механизмы дезинформации. Конечно, в демократическом обществе сам процесс убеждения является законным и допустимым, однако для достижения своей цели сеть Коха прибегает к тактикам, которые далеко выходят за рамки честных методов убеждения.

Дезинформация, как элемент стратегического воздействия, используется не только для манипуляции общественным мнением, но и для формирования политических решений, которые иначе могли бы встретить сопротивление. Примечательно, что даже когда прямое убеждение не дает нужного результата, прибегают к искажениям информации, создавая иллюзию всеобъемлющего согласия по вопросам, которые в реальности являются крайне непопулярными. В этом контексте важно понимать, что влияние на медиа-пространство и СМИ стало неотъемлемой частью усилий этой сети. Например, радикальные медийные личности, такие как Раш Лимбо и Гленн Бек, играют ключевую роль в распространении идей, соответствующих интересам Коха.

Проект Коха начал свой путь с радикальных позиций, в которых был свой собственный подход к решению социальных и экономических проблем. В 1970-х годах, когда начиналась деятельность Института Като, проект был направлен на полное преображение общества и отказ от государственного вмешательства в экономику. Однако, спустя время, стало ясно, что такой радикальный подход не находит отклика в широких слоях общества, и это привело к тому, что сеть Коха начала искать более скрытые пути воздействия. Вместо того чтобы пропагандировать свои идеи открыто, она начала использовать более тонкие и скрытные методы.

Революция, которую сеть Коха пыталась осуществить, оказалась невозможной в условиях демократического общества, где такие идеи воспринимаются как угроза существующему порядку. Это привело к изменениям в стратегии. В отличие от начальных лет, когда идеи Коха были честными, но радикальными, впоследствии они стали более умеренными и адаптированными к реальной политической ситуации. Таким образом, то, что начиналось как радикальная революция, постепенно превратилось в проект, скрыто действующий в рамках традиционной политической системы.

Особое внимание стоит уделить истории с приватизацией социальной безопасности. Это пример того, как через манипуляции с общественным мнением и дезинформацию удалось добиться серьезных изменений в политике. Разрабатывая кампанию по приватизации системы социального обеспечения, Кох и его союзники не стали полагаться на честные убеждения общественности. Вместо этого они начали распространять искаженную информацию о проблемах существующей системы, тем самым создавая условия для принятия крайне спорных решений.

Не менее важным является понимание того, что в основе всей этой деятельности лежит не просто желание изменить конкретную политику, но и стремление установить долгосрочное влияние на общественные и политические процессы в США. Это требует от участников сети Коха не только умения манипулировать информацией, но и выстраивания сложных сетевых структур, которые могут работать как в открытом, так и в скрытом режиме. В то время как дезинформация становится инструментом для достижения короткосрочных целей, долгосрочная стратегия заключается в создании устойчивой базы, способной продвигать радикальные идеи в дальнейшем.

Кроме того, стоит отметить, что такой подход к политическому воздействию не ограничивается лишь американским контекстом. Идеи и методы, выработанные в рамках сети Коха, становятся все более популярными в глобальной политике. Это подчеркивает важность понимания механизма их воздействия, ведь последствия таких стратегий могут выходить далеко за пределы одной страны, влияя на международную политику и общественные структуры.

Как транснациональные сети дезинформации и популизма угрожают борьбе с изменением климата?

В последние десятилетия мы становимся свидетелями сложного взаимодействия между радикальными правыми политическими силами, крупными корпорациями и сетями дезинформации, которые совместно подрывают усилия по борьбе с климатическими изменениями. На примере деятельности немецкой неонацистской партии «Альтернатива для Германии» (AfD), активно вербующей сторонников в угольных регионах и блокирующей климатические инициативы, видно, как глобальные интересы «тёмных» энергетических игроков и праворадикальных движений переплетаются в единую структуру сопротивления экологическим реформам.

Подобные коалиции возникают и действуют по всему миру, их финансируют и поддерживают влиятельные олигархи и сети, стремящиеся сохранить статус-кво, несмотря на растущую угрозу экологической катастрофы. Важной частью их стратегии является создание и распространение так называемой «загрязняющей дискурс» информации — целенаправленное искажение фактов, подкрепляемое массированными медиакампаниями и лоббистской деятельностью. Эта работа системно дестабилизирует общественное восприятие климатических рисков, снижает доверие к научным данным и подрывает демократические институты, ставя под угрозу адекватное реагирование государств и обществ.

Опыт международного консорциума журналистов-расследователей (ICIJ), который выявил и раскрыл схемы офшорных махинаций в «Панамских документах», наглядно демонстрирует, что аналогичный подход к изучению и обнародованию связей и операций крупных игроков, противостоящих климатическим мерам, мог бы серьезно повлиять на борьбу с климатическим кризисом. Скрытность и запутанность этих транснациональных структур сегодня препятствуют общественному контролю и подрывают любые попытки эффективного регулирования.

Исторически корни подобного политического и экономического влияния восходят к либертарианским идеям и концепциям, продвигаемым влиятельными фондами и миллиардерами, которые финансируют «научные» исследования и аналитические центры, разрабатывающие аргументацию против усиления государственного вмешательства, в том числе в сферу экологии. Это движение использует эмоционально насыщенную и идентичностную риторику, которая затрагивает глубинные политические и культурные конфликты, создавая у своих сторонников чувство угрозы и необходимость защиты «традиционных ценностей» и «свободы».

Современные медиа и цифровые платформы, управляемые правыми популистами, служат мощным инструментом для распространения пропаганды и усиления радикализации. Роль таких медиа как Fox News в США или аналогичных структур в Европе не только в формировании и поддержании общественного мнения, но и в организации системной атаки на научные институты, гражданские движения и политиков, выступающих за экологические реформы.

Кроме чисто политического и экономического давления, важным аспектом является систематическое использование скрытых или завуалированных стратегий манипуляции общественным мнением, в том числе через «кодированные» сигналы, направленные на разные социальные группы, что делает борьбу с дезинформацией особенно сложной. Эти стратегии имеют глубокие корни и укоренены в долгой истории борьбы радикальных движений за власть через контроль над информацией и формирование легитимности.

Для понимания современной ситуации важно осознавать, что противостояние климатическому кризису — это не только вопрос научных данных и технологических решений, но и борьба с мощными политическими и финансовыми интересами, которые намеренно искажали реальность и дестабилизировали демократические процессы. Эффективное противодействие требует не только научной и технической экспертизы, но и глубокого анализа социальных, политических и культурных механизмов, через которые распространяется и укрепляется дезинформация.

Важным аспектом является также осознание того, что борьба с дезинформацией невозможна без глобального сотрудничества и интегрированных усилий журналистов, учёных, активистов и политиков. Транснациональный характер угрозы требует международного мониторинга, расследований и прозрачности, которые смогут вывести на свет скрытые связи и разоблачить тех, кто заинтересован в сохранении экологически опасного статус-кво.

Как цифровая дезинформация превратилась в опасный инструмент влияния?

Интернет, еще недавно воспринимавшийся как нейтральное и демократичное пространство для обмена мнениями, уже давно перестал быть свободной площадкой для дискуссий. Его медиасреда превратилась в системный, высокоорганизованный механизм распространения дезинформации, мифов и манипулятивных нарративов. Это не случайный побочный эффект цифровой эпохи — это результат политической инженерии, идеологической мобилизации и экономических интересов, пересекающихся в новой реальности.

Истоки нынешней цифровой дезинформации прослеживаются еще с конца 1990-х годов, когда интернет лишь начинал формировать альтернативное пространство к традиционным медиа. Уже в 1996 году журналист Tom Dowe писал о «парановостях» — контенте, который выглядит как новость, звучит как новость, но может быть плодом спекуляции, догадки или намеренного искажения. Тогда этот феномен еще воспринимался как маргинальный. Сегодня — он стал структурной частью информационной экосистемы.

Платформы, ранее воспринимавшиеся как хаотичное, но относительно открытое пространство, превратились в инфраструктуру для целенаправленного распространения идеологически окрашенного контента. В отличие от 1990-х годов, сегодня дезинформация не просто гуляет по чатам и форумах. Она движется с помощью автоматизированных механизмов — алгоритмов платформ, сетей ботов, координированных кампаний, продвигаемых с финансовой и технической поддержкой со стороны институционализированных структур.

Существует четко очерченный ландшафт транснациональных центров влияния, таких как Atlas Network — сеть либертарианских think tank’ов, финансируемых американскими донорами, тесно связанными с крупным капиталом. Эта сеть действует не только в США, но и активно продвигает свои идеи в Латинской Америке, Европе и Австралии. Их работа направлена на формирование идеологического климата, где рыночный фундаментализм и антигосударственный нарратив становятся доминирующей рамкой обсуждения. Их стратегия — не просто создание контента, но институционализация идеологической повестки через аналитические центры, политические партии, образовательные проекты и медиа.

На уровне внутренних политических процессов это сопровождается ужесточением законодательства против протестов и свободы собраний. Попытки криминализовать протест или ограничить его с помощью нормативных актов Национальной парковой службы США — это не спонтанные инициативы, а часть более широкой тенденции по нейтрализации оппозиционного голоса и сужению общественного пространства. Тем временем правые популисты по всему миру берут на вооружение экологический скептицизм и риторику "антиэлит" как способ мобилизации электората и делегитимации научного знания.

Параллельно дезинформация становится оружием в культурных войнах. Например, в США уже в 2018 году риторика о протестах как угрозе обществу начала звучать не только со стороны медиа, но и из уст первых лиц государства. Это не просто борьба за интерпретацию событий — это борьба за контроль над самой рамкой того, что считается допустимым и реальным в общественном дискурсе.

Развитие цифровых технологий только усугубляет ситуацию: дезинформация масштабируется, автоматизируется и становится прибыльным бизнесом. Чем более поляризующий и вызывающий контент, тем выше его вовлеченность, а следовательно — доход для платформ. Механизмы монетизации и политической мобилизации работают синхронно, превращая ложь и манипуляции в структурный компонент цифровой экономики и демократии.

Важно понимать, что сегодняшняя дезинформация — это не просто преувеличенные слухи, а институционализированная система с международной координацией, долгосрочным финансированием и чёткими политическими целями. Она работает не только через социальные сети и интернет-платформы, но и через think tank’и, образовательные программы, медийные альянсы и даже псевдоакадемические публикации.

В этой новой среде под вопросом оказывается само понятие истины. Публичное знание фрагментировано, доверие к экспертам и традиционным институтам подорвано, а критическое мышление — под постоянной атакой со стороны конспирологической и популистской риторики. Это ставит перед обществом радикально новую задачу: переосмыслить архитектуру информационного пространства и институтов, регулирующих публичный дискурс.

Как прошлое формирует инфраструктуру информации сегодня?

Современные коммуникационные структуры редко возникают с нуля. Они укоренены в исторических траекториях, которые формируют и ограничивают их развитие. Явление path dependency, или зависимости от пройденного пути, указывает на то, что технические, политические и культурные решения, принятые в прошлом, продолжают определять сегодняшние условия и возможности. Это касается как инфраструктуры связи, так и способов политического и идеологического контроля над информационными потоками.

История глобальных телекоммуникаций, начиная с прокладки подводных телеграфных кабелей в XIX веке, — это не просто история технического прогресса. Это также история бизнес-интересов, государственной интервенции и стремления к стратегическому контролю. С самого начала телеграфные линии несли в себе потенциал власти — возможность устанавливать господство над информацией. Проектирование и распределение этих линий определялось не только техническими возможностями, но и имперскими интересами.

Подобная структура сохраняется и в эпоху цифровых технологий. Например, такие корпорации, как Google и Facebook, строят собственные подводные кабельные сети вокруг Африки, формируя новый контур глобального цифрового империализма. Это не только инфраструктура, это — политико-экономическое заявление, новая форма власти, основанная на контроле над каналами связи. Китай, со своей стороны, строит альтернативную цифровую инфраструктуру, предлагая странам глобального Юга доступ в интернет взамен на лояльность и снижение суверенитета над данными.

Примеры вмешательства в информационные потоки — от Первой мировой войны до цифровой эпохи — показывают, что контроль над связью всегда был стратегическим ресурсом. Информационная война, дезинформация, пропаганда — это методы, опирающиеся на архитектуру коммуникации. Изменение этой архитектуры — будь то государственное регулирование, частное владение сетями или внедрение новых платформ — автоматически меняет соотношение сил в политике и обществе.

Политические режимы прошлого, от Веймарской республики до нацистской Германии, использовали контроль над СМИ для манипуляции общественным мнением. Сегодня государства используют не столько жесткую цензуру, сколько регуляторные меры, формирующие экосистему цифровой информации. В этом контексте примечательна дискуссия о регулировании цифровых гигантов. Вопрос заключается не только в объеме их власти, но и в том, на чём она основана — на инфраструктуре, которую они контролируют.

Сама инфраструктура становится идеологическим инструментом. В выборке имен подводных кабелей (например, «Equiano») прослеживается попытка техногигантов встроить свои инициативы в гуманитарный или исторический контекст, тем самым легитимируя своё присутствие в новых регионах. Это не просто маркетинг — это культурная дипломатия, основанная на технической экспансии.

Развитие «цифровой грамотности» сегодня часто преподносится как универсальное решение проблем дезинформации. Однако оно не учитывает структурные аспекты: кто владеет каналами связи, кто проектирует алгоритмы, кто определяет, какие данные приоритетны. Литература по цифровому активизму показывает, что даже на платформах, кажущихся демократичными, структурные преимущества часто оказываются у консервативных, централизованных сил, умеющих работать с инфраструктурой.

Историческая память о медиасистемах — будь то в США, Латинской Америке или Восточной Европе — демонстрирует повторяющиеся паттерны зависимости: контроль через инфраструктуру, захват через капитал, подавление через нормативы. Это подводит к пониманию, что информационные войны XXI века — это не просто война контента, а война сетей. Тот, кто контролирует сети — кабели, дата-центры, платформы — контролирует форму и доступность самой информации.

В этой логике даже свобода выражения оказывается зависимой от архитектуры коммуникации. Свобода не может быть гарантирована в системах, где каналы приватизированы, алгоритмы закрыты, а структурное неравенство встроено в саму технологическую ткань. Необходимость осмысления технического и политического дизайна коммуникационных систем становится ключевым вызовом для будущего общественного пространства.

Важно понимать, что историческая инерция информационных структур не только ограничивает инновации, но и служит механизмом легитимации власти. Современные цифровые корпорации продолжают старые имперские траектории, лишь под новым флагом. Разоблачение этой преемственности требует не столько технологической критики, сколько историко-политического анализа. Без него любые разговоры о свободе, приватности или прозрачности останутся поверхностными.

Каковы реалии саморегуляции платформ в эпоху дезинформации?

Могущество социальных и интернет-платформ, таких как Facebook, Google, Microsoft и других, продолжает стремительно расти. Важно признать, что эти компании выполняют не только коммерческую, но и общественную функцию. В своих заявлениях такие лидеры, как Марк Цукерберг, утверждают, что Facebook, возможно, больше похож на государство, чем на традиционную компанию, что отражает глубокую роль этих корпораций в социальной и политической жизни. Контроль над информацией, раздаваемой через платформы, часто ощущается как контроль над самими обществами. Однако вопрос, кто должен регулировать этот процесс, остаётся открытым: сама индустрия или правительства, международные органы?

Саморегуляция как концепция становится всё более актуальной. Многие эксперты и организации считают, что для эффективного предотвращения распространения фейковых новостей и другой дезинформации, платформа должна сама принимать на себя ответственность за контроль над контентом, а не полагаться на внешние органы, что может замедлить и усложнить процессы регулирования. Исследования, такие как отчет Digital News Report 2018 года, подтверждают: гораздо большее число пользователей интернета предпочитают, чтобы компании сами определяли, что является правдой, а что нет, а не чтобы этим занимались правительства. Платформы, такие как Facebook и другие гиганты, ежедневно принимают решения, которые касаются содержания: что разрешить, а что заблокировать. При этом саморегуляция имеет не только свои плюсы, но и недостатки.

Одним из преимуществ саморегуляции является то, что компании лучше понимают внутренние процессы и могут быстрее реагировать на угрозы, не ожидая вмешательства государственных органов. Например, Европейская комиссия выбрала саморегуляцию для борьбы с дезинформацией, предпочтя гибкость и скорость этого подхода жестким мерам регулирования. Важным этапом этого стало принятие Кодекса практики по борьбе с дезинформацией в 2019 году. Этот документ был разработан с целью сократить распространение фейковых новостей в преддверии выборов в Европейский парламент.

Примечательно, что даже такие компании, как Facebook, начинают осознавать потребность в независимой проверке своей деятельности. В 2019 году Цукерберг признал, что их платформа обладает слишком большой властью, и предложил создание независимой группы, которая могла бы помочь в регулировании контента. Этот шаг стал важным сигналом: крупные технологические компании осознают свою ответственность и готовы к созданию органов, которые могут иметь полномочия контролировать их деятельность.

Тем не менее, несмотря на важность саморегуляции, возникает множество проблем при попытке эффективного контроля над дезинформацией. Стратегии её распространения и технологии, которые используются для этого, развиваются стремительно. В то время как законодательство часто отстает, регулирующие органы сталкиваются с тем, что технологический прогресс выходит за рамки традиционных рамок. Порой, для успешной регуляции необходимо не только понимание текущей ситуации, но и способность к адаптации к новому, ещё неизведанному контенту.

Роль независимых комиссий становится всё более важной. Такой подход помогает избежать чрезмерного контроля со стороны государственных структур или частных интересов и позволяет обеспечить независимость решений. Примером такого подхода может служить создание независимого совета в Facebook, который может принимать решения, даже не поддающиеся влиянию самого Цукерберга. Это показывает, что создание органов с возможностью внутреннего контроля вполне реалистично, но только при условии, что они не будут зависеть от корпоративных или государственных структур.

При этом регулирование дезинформации не должно быть только технологическим или законодательным вопросом. Оно должно опираться на широкое общественное согласие и быть направлено на сохранение демократических ценностей. Здесь важно отметить, что регулирование должно не только защищать от угроз, но и обеспечивать баланс между безопасностью и свободой выражения мнений. Слишком жесткие меры могут привести к подавлению свободы слова, что также является угрозой для демократии.

Когда речь идет о регулировании онлайн-контента, важно понимать, что этот процесс не будет простым и быстрым. Даже в случае успешного принятия новых нормативных актов, не исключено, что в будущем возникнут новые вызовы, требующие немедленного вмешательства. Примером этому служат многократные изменения, которые потребовались для совершенствования законодательства, регулирующего конфиденциальность данных, и тех же самых платформ, которые играют центральную роль в распространении информации.

На данный момент многие европейские и международные эксперты предлагают практические рекомендации для борьбы с информационными кризисами. Например, в отчете комиссии London School of Economics были выделены пять главных «злых» явлений, с которыми должны бороться современные политики и технологические компании: путаница, цинизм, фрагментация, безответственность и апатия. Устранение этих угроз является приоритетом для дальнейшего развития медийной системы и защиты демократических институтов.

Невозможно избежать того факта, что регулирование контента в интернете, в том числе дезинформации, должно быть скоординированным, осмотрительным и продуманным. Одна из ключевых проблем заключается в том, что регулирование должно быть достаточно гибким, чтобы адаптироваться к быстрым изменениям в технологиях, но при этом оно должно сохранять свою эффективность, предотвращая злоупотребления. Существует необходимость в комплексной стратегии, которая бы охватывала и технологические, и социальные аспекты и учитывала бы различные интересы и угрозы.

Какова роль общественного вещания в современной демократии и борьбе с дезинформацией?

Общественное вещание в США представляет собой уникальное явление, которое, несмотря на постоянные вызовы со стороны рыночных и политических сил, продолжает служить важнейшим источником надежной информации. Его миссия заключается не только в том, чтобы предложить качественные новости и образовательные программы, но и в том, чтобы представить эту информацию с учетом интересов и потребностей общества, а не только коммерческих интересов.

Значительная часть успеха общественного вещания в США объясняется его способностью эффективно сотрудничать с различными медиапартнерами. Сетевые проекты, такие как Национальное партнёрство политической репортажной работы (NPR Political Reporting Partnership), а также калифорнийские проекты по анализу данных о полиции, демонстрируют, как сотрудничество местных и национальных станций помогает углублять исследования и предоставить аудитории точную информацию. В 2017 году вице-президент корпорации общественного вещания (CPB) Кэти Мерритт выразила важность этого сотрудничества, отметив, что благодаря совместной работе станции становятся способными оказывать более значительное влияние и оперативно реагировать на события, такие как последствия урагана Харви в Техасе.

Одним из заметных аспектов развития общественного вещания является его способность к инновациям. Например, NPR, преодолевая свою изначальную локальную направленность, создала приложение NPR ONE, которое агрегирует новостные программы и подкасты, не ограничиваясь только общественным вещанием. Сегодня NPR является крупнейшим подкастером в мире, задающим тенденции в области монетизации и распространения подкастов. Платформы, такие как PBS Digital Studios, используют YouTube для создания образовательных видеосериалов, ориентированных на молодую и более разнообразную аудиторию.

В отличие от радиовещания, которое активно внедряет новые технологии и проекты, общественное телевидение в США сталкивается с большими трудностями. Высокие производственные расходы и политическое давление ограничивают его возможности по созданию новостных и общественно-политических программ. Однако такие проекты, как PBS NewsHour и FRONTLINE, продолжают сохранять высокую репутацию и привлекают значительное внимание аудитории.

Несмотря на эти различия, и телевидение, и радио разделяют схожие демографические особенности. Оба формата имеют тенденцию привлекать более старшую, образованную и белую аудиторию по сравнению с общей популяцией, что является важным аспектом при привлечении спонсоров. Однако, несмотря на это, обе формы вещания также привлекают более разнообразную аудиторию, особенно среди людей с высшим образованием.

Общественное вещание, однако, выделяется на фоне других медиа не только своей уникальной задачей предоставления информации, но и своей преданностью идеям общественного служения. В отличие от коммерческих медиа, которые стремятся к прибыли, общественное вещание основано на концепции «общего блага». Это противоречит идеологиям, поддерживающим минимизацию роли государства и сомневающимся в ценности общественного служения.

С момента создания федеральной комиссии связи (FCC) в 1938 году, идеология общественного вещания основывалась на понимании того, что рынок не всегда способен удовлетворить потребности общества в точной, непредвзятой информации. Важным шагом стало создание образовательного телевидения в 1967 году, что подчеркнуло важность предоставления информации, не ориентированной на коммерческую выгоду. В этом контексте стоит отметить работы таких мыслителей, как Виктор Пикард, которые подчеркивают ключевую роль общественного вещания в сохранении демократических ценностей, несмотря на давление либертарианских и неолиберальных идеологий.

Значение общественного вещания также проистекает из идей, заложенных еще в 1947 году в докладе Комиссии по свободе прессы, который отметил, что свобода средств массовой информации в современном обществе находится под угрозой из-за экономической структуры прессы. Это открывает путь для новых подходов к созданию и распространению информации, где общественное вещание играет особую роль в поддержке демократических процессов, предлагая гражданам более полное и объективное освещение событий. Миф о важности «информированного гражданина» продолжает быть важным, так как он формирует общественные ожидания и нормы, несмотря на критику его осуществимости.

Таким образом, несмотря на все трудности и противодействие, общественное вещание продолжает сохранять свою миссию по предоставлению качественной информации, оставаясь важным элементом демократической системы, которая ценит информированность граждан и объективность в вопросах, касающихся общественного блага.

Почему факты перестали быть основой публичного политического дискурса?

Кризис легитимности авторитетных институтов лежит в основе нынешнего хаоса дезинформации. В нормальном, эффективно функционирующем общественном пространстве институты выступают опорой для публичных дебатов, связывая политические цели и ценности с авторитетными доказательствами, а также обеспечивая нормы и процедуры, необходимые для коммуникации и разрешения разногласий. Однако в современном демократическом дискурсе нормы разумного обсуждения уступили место сознательным искажениям и безответственной лжи, что подрывает сам фундамент публичной сферы. На каждое утверждение, которое должно стать ключом к обсуждению таких важных тем, как иммиграция или климатические изменения, появляются «альтернативные факты», которые искажают восприятие проблем и предлагаемых решений. Учреждения, призванные поддерживать и разрешать политические разногласия на основе доказательств, теряют свою роль фильтров и арбитров, что приводит к размыванию общих институциональных норм и процессов.

Как произошло это разрушение институционального авторитета? Распространённое объяснение связывает кризис с социальными медиа. Действительно, платформы вроде Facebook и YouTube, используя алгоритмы, поощряющие гнев и агрессию, значительно усилили распространение дезинформации. Но эта точка зрения охватывает лишь часть проблемы. Она не объясняет, почему спрос на дезинформацию растёт, и как сомнительный контент, несмотря на проверки фактов и попытки пресечения, нередко переходит в традиционные СМИ, получая там дополнительное усиление. Важнейшим является то, что кризис касается не только технологических платформ, но и самих выборных должностных лиц, которые традиционно рассматривались как основные источники авторитетной информации. Сегодня же многие из них участвуют в распространении дезинформации, разрушая доверие к официальным источникам.

В ответ на это часто предлагаются меры, направленные на повышение медиа-грамотности, развитие систем проверки фактов и регулирование контента соцсетей. Однако эти методы, как правило, оказываются недостаточно эффективными. Большая часть аудитории хочет верить «альтернативным фактам», которые резонируют с их глубокими эмоциональными ощущениями политической и экономической маргинализации. Кроме того, политики, поддерживаемые этими группами, скорее воспримут попытки контроля коммуникации как цензуру, что усложняет любые регулирующие меры. В центре внимания большинства подходов — когнитивные процессы отдельного человека, воспринимающего информацию. Люди склонны искать подтверждение своим убеждениям, избегая информации, которая с ними расходится, что ведёт к поляризации. Иногда утверждается, что попытки исправить ложные убеждения вызывают «эффект обратного удара» — усиление первоначальных убеждений, однако более поздние исследования не подтвердили устойчивость этого феномена. В реальности люди сохраняют свои глубокие политические взгляды вне зависимости от фактической достоверности конкретных сведений. Приверженцы политических фигур часто воспринимают их не буквально, а символически, что ещё больше усложняет поиск объективной истины.

Важно понимать, что исследования часто рассматривают восприятие информации как процесс, происходящий в изоляции, без учёта социальных взаимодействий. Но в эпоху социальных сетей люди не просто пассивно получают информацию — они участвуют в создании и распространении контента, опираясь на доверие к своим социальным кругам. Модели, основанные на экспериментах с изолированными индивидами, плохо отражают реальную сложность современного информационного поля, где социальные и технологические факторы взаимодействуют и взаимно усиливают эффекты дезинформации. Кроме того, дезинформация — это не случайная ошибка, а целенаправленная, систематическая особенность политической коммуникации в глобальном масштабе. Платформы сознательно не борются с распространением лжи, если это приносит им выгоду, что превращает традиционные методы проверки фактов и просвещения в зачастую бесплодные попытки.

Помимо этого, следует учитывать, что дезинформация действует не только через рациональные или когнитивные механизмы, но и затрагивает глубинные эмоциональные структуры, связанные с чувством социальной несправедливости, отчуждения и страха перед хаосом. В этих условиях рациональные аргументы часто уступают место нарративам, которые дают эмоциональное облегчение и поддерживают идентичность групп, что делает борьбу с ложной информацией ещё более сложной. Важно также осознавать, что вызовы дезинформации связаны не только с технологическими или психологическими аспектами, но и с изменениями в самой природе публичной сферы и демократических институтов — процессом, который требует комплексного понимания и решений, выходящих за рамки простого «исправления фактов».

Почему государственное вещание имеет демократическую ценность и как оно противостоит дезинформации?

Государственное вещание играет ключевую роль в поддержании демократических процессов, обеспечивая граждан объективной, проверенной и разнообразной информацией. В отличие от коммерческих медиа, ориентированных на прибыль и сенсации, публичные медиаресурсы выполняют общественную функцию — поддерживают диалог, способствуют формированию осознанного гражданского общества и создают платформу для различных голосов и точек зрения.

История развития общественного вещания в США уходит корнями в середину XX века и связана с осознанием необходимости независимого от коммерческих интересов и политического давления информационного пространства. В отчётах таких комиссий, как Комиссия Хатчинса, подчёркивалась важность свободной и ответственной прессы, способной служить обществу, а не узким группам влияния. С течением времени, несмотря на усилия по дерегулированию и коммерциализации медиа, общественное вещание сохраняет своё значение благодаря финансированию через государственные гранты, пожертвования и гранты частных фондов.

Примеры из недавней практики показывают, что общественные СМИ успешно объединяют усилия для освещения локальных проблем, таких как расследования полицейских злоупотреблений или кризис ипотечного рынка. Эти коллаборации позволяют использовать ресурсы эффективнее и создавать более глубокий, взвешенный контент, который невозможно получить в коммерческих условиях из-за ограничений и цензуры.

Особое внимание уделяется многообразию как в составе журналистских команд, так и в аудитории. Исследования демонстрируют, что общественное телевидение и радио привлекают представителей различных этнических и социальных групп, создавая более широкий общественный диалог и давая возможность отражать интересы и проблемы меньшинств. Это критически важно в условиях роста поляризации и распространения дезинформации, когда манипуляции и одностороннее освещение событий становятся инструментом политических и экономических сил.

В последние десятилетия общественное вещание сталкивается с политическим давлением и попытками сократить финансирование. Такие тенденции усиливают вызовы для независимости и устойчивости этих СМИ. Тем не менее, государственные и частные гранты, поддержка фондов, а также рост сотрудничества между независимыми СМИ позволяют сохранить жизнеспособность этой системы.

Для читателя важно понимать, что роль общественного вещания выходит далеко за рамки простой передачи новостей. Это институт, призванный защищать общественное благо, способствовать развитию критического мышления и обеспечивать доступ к информации, которая помогает формировать ответственное гражданское общество. В эпоху цифровой информации и массовой дезинформации общественные СМИ становятся оплотом достоверности и баланса, противодействуя фейковым новостям и манипуляциям.

Нельзя недооценивать значение механизма финансирования, гарантирующего независимость. Государственные субсидии, при условии прозрачности и подотчетности, дают возможность избежать чрезмерного влияния коммерческих и политических интересов, что крайне важно для сохранения демократического потенциала медиа. Вместе с тем, публичное вещание требует постоянной адаптации к меняющимся условиям медиаэкосистемы и технологическим вызовам, чтобы оставаться актуальным и эффективным.

Таким образом, государственное вещание — это не просто медиаформат, а важный элемент общественного устройства, защищающий право граждан на качественную информацию и формирующий пространство для свободного обмена идеями в демократическом обществе.