Великий князь Константин Константинович и «немецкий вопрос»:
эпизоды жизни времен Первой мировой войны
Столкновение политических интересов и территориальных притязаний государств, вступивших в 1914 году в войну, вскоре самым пагубным образом сказалось на межнациональных отношениях как внутри государств, так и в масштабах Европы.
После убийства наследника австро-венгерского престола в Сараево в Европе нависла тяжелая атмосфера ожидания войны. Июльские номера российских газет пестрели заголовками: «Перед войной», «Накануне европейской войны», «Почему не объявляется война?»[1] Вскоре события стали стремительно развиваться. 15 июля Австро-Венгрия объявила войну Сербии, 16 июля Россия начала всеобщую мобилизацию, 19 июля (1 августа) Германия объявила войну России, а 21 июля – Франции. 23 июля Англия присоединилась к союзникам.
Война началась в разгар летних каникул. Русские путешественники, традиционно отдыхавшие на излюбленных курортах в Баден-Бадене, Висбадене, Карлсбаде (Карловы Вары), Мариенбаде (Мариинские Лазни) и др., в один миг оказались на враждебной территории. В первые дни войны все поезда, прибывавшие из-за границы, особенно из австрийских курортов, были переполнены возвращавшимися пассажирами. Многие, собиравшиеся на отдых, спешно сдавали билеты. 20 июля начался массовый отъезд дачников с балтийского побережья. Паника царила на Варшавской и Финляндской железных дорогах.
Граждане воюющих государств, оказавшиеся на территории недружественных стран, подвергались арестам и задержанию на различные сроки. Гражданские лица объявлялись интернированными, а военные чины – военнопленными. Задержание иностранных подданных проводилось повсеместно. 24 июля из Лондона сообщалось об арестах германцев в различных частях Англии,[2] 2 августа – о злоключениях французов, застрявших в Германии.[3]
Всеобщее негодование вызвали сообщения, появившиеся 22 июля, о том, что немцы задержали на границе поезд с императрицей Марией Федоровной, и ей пришлось вернуться в Данию.[4] Вечером того же дня в столице было разгромлено германское посольство. Антинемецкие настроения нарастали как снежный ком. Вот лишь некоторые детали. В первые дни войны в Петербурге была проведена конфискация автомобилей, принадлежавших подданным Германии и Австрии.[5] С Рижского взморья шла высылка немецких и австрийских подданных. Газеты сообщали о 28 неприятельских подданных, заключенных в рижскую тюрьму. К 12 августа на взморье из их числа осталось три человека, тяжело больных и глубоких стариков.[6]
Война застала многих россиян за пределами страны. Сотни профессоров и преподавателей не смогли вовремя вернуться к занятиям. Некоторые из них остались в нейтральных странах, либо в Англии или Франции до конца учебного года. Только в Париже оказалось более 70 учителей со всей страны, отправившихся на экскурсию в Европу.[7] Среди «плененных» оказались представители Новороссийского университета: профессора В. Н. Ранненкампф, А. Ф. Маньковский, приват-доцент барон фон Тизенгаузен.[8] Группа русских студентов, обучавшихся в Льеже и Генте, выехала из Бельгии, но застряла в Роттердаме, оставшись без всяких средств, телеграммой от 01.01.01 г. они просили родственников выслать денег через миссию в Гааге.[9]
Большая группа россиян, отдыхавших в Баден-Бадене и других южнонемецких курортах, преимущественно женщин, в т. ч. супруга наместника Кавказа графиня Е. А. Воронцова-Дашкова, графиня И. И. Шереметева, княгиня С. И. Демидова, графиня Ф. Д. Орлова-Давыдова, барон Н. Б. Вольф и барон Л. К. Кнорринг, бывший посланник в Дармштадте и его семейство, целую неделю, с 21 по 28 июля, добиралась до Копенгагена.[10] Помощь им оказали испанский генеральный консул и власти Гамбурга. В Петербург они вернулись через Финляндию.
20 июля в спешном порядке началось сворачивание Лейпцигской книжной выставки, на которой Россия была представлена очень широко. На следующий день после объявления войны с Россией комиссары выставки приняли решение о закрытии русского, французского и английского отделов. При укладке российских экспонатов по подозрению в шпионаже были арестованы генеральный комиссар русского отдела сенатор А. В. Бельгардт и его помощники. Только 28 июля, после нескольких арестов, содержания в тюрьме и обысков, представители России смогли вернуться домой. Всё, находившееся в русском павильоне, было передано под защиту дирекции выставки.[11]
В число арестованных попал и министр просвещения .[12] «Одиссея» министра началась в Базеле 18 июля, а закончилась в Петербурге 28 июля. Его путь прошел через Берлин – Кенигсберг – Ландсберг – Кюстрин – Штеттин – Штральзунд – о. Рюген – Стокгольм – Торнео. Трижды он подвергался аресту: в Кенигсберге, Кюстрине и Штеттине. Самый унизительный был в Кенигсберге. Кассо был закован в одни наручники с учителем рижского реального учителя Ген-ом.[13] Больной и потрясенный, министр еле шел, пленников толкали прикладами так, что однажды оба пленника упали. После освобождения Кассо отправили снова в Берлин, а учителя – в Гамбург.
Президент императорской Академии наук великий князь Константин Константинович (К. Р.) с супругой и двумя детьми, Верой и Георгием, тоже испытали унижение «пленения». Об этих событиях имеются различные сведения, от газетных сообщений до свидетельств детей великого князя, сына Гавриила и дочери Веры.[14] Воспоминания великокняжеских детей впервые были опубликованы в США, Гавриила Константиновича – в 1955 г., Веры Константиновны – в 1972 г. Гавриил не был очевидцем тех событий, поэтому его воспоминания основаны на общеизвестных фактах и не отличаются детальностью. Вере в 1914 г. было 8 лет, вероятнее всего, к детским воспоминаниям добавились рассказы матери. К сожалению, предпоследняя тетрадь дневника великого князя, который он вел с юношеского возраста, пропала вместе с багажом во время задержания семьи на немецкой границе.[15] Свидетельства главного действующего лица могли бы полностью воссоздать эту драматическую историю, которая не лучшим образом отразилась на здоровье и без того уже больного Константина Константиновича. В исследовательской литературе также имеются описания «пленения», к сожалению, они не лишены неточностей.[16]
Великий князь с супругой Елизаветой Маврикиевной и младшими детьми проводил лето 1914 года в Германии. Глава семьи лечился в Бад-Вильдунгене (княжество Вальдек) и Бад-Наугейме (герцогство Гессен). Заболевание почек осложнялось болезнью сердца, поэтому врачи настоятельно рекомендовали лечение заграницей.[17] Минеральные воды Вильдунгена предписаны, главным образом, для лечения почек и сердечно-сосудистых заболеваний, а углекислые источники Наугейма с богатым содержанием поваренной соли применялись для лечения заболеваний сердца и нервной системы. Телеграмма младшего брата великого князя Дмитрия Константиновича о всеобщей мобилизации с единственной фразой «Выезжай» была направлена Константину Константиновичу в Вильдунген. Депеша была задержана немецкими властями, поэтому К. Р. выехал лишь 18 июля. Отсюда он поспешил в Либенштейн, где находилась его семья. Автомобиль ему предоставил светлейший кн. Ливен.[18]
Отдых в Германии был обусловлен не только медицинскими обстоятельствами. Семья была теснейшим образом связана с Германией родственными узами. наполовину был немцем, его мать Александра Иосифовна была принцессой Саксен-Альтенбургской. Елизавета Маврикиевна происходила из этого же немецкого рода. По воспоминаниям Веры Константиновны, они с матерью сначала гостили у её старшей сестры в Бюкебурге, столице маленького княжества Шаумбург-Липпе, затем ездили в Висбаден на консультацию к известному врачу-окулисту, профессору, графу Визеру (девочка по наследству от отца была близорукой с рождения). После чего они долго жили в Либенштейне (в Тюрингии), где отдыхала мать Елизаветы Маврикиевны, принцесса Моритц Саксен-Альтенбургская, там были лечебные ванны, и доктор Визер имел виллу. Девочка проходила у него курс лечения.
На следующий день по прибытии отца семья в сопровождении адъютанта кн. и воспитателей детей отправилась на автомобилях на ближайшую железнодорожную станцию Иммельборн, чтобы ехать в Берлин. На станции произошла первая задержка – немцам повсюду чудились шпионы. В Берлине они опоздали на прямой поезд до Эйдкунена[19] и до утра ждали на вокзале следующего поезда. Здесь к ним присоединился другой адъютант великого князя Сипягин со своей матерью, а в Кенигсберге – княгиня Волконская. Ехали в переполненном поезде. К бытовым неудобствам добавлялись моральные страдания. Немцы выставили в вагон великого князя часовых, а солдаты вели себя умышленно грубо.
На станции Гумбинен лейтенант, начальник поезда отказался дальше вести пассажирский состав, объявив, что путь у Эйдкунена разрушен русскими, а дальнейшее продвижение опасно из-за угрозы обстрела. О причинах, побудивших начальника поезда все же разрешить семье покинуть Германию, имеются противоречивые сведения. Различаются и детали самого перехода границы. Вера Константиновна говорит, что за них заступилась германская императрица Августа-Виктория. В. С. Соболев пишет, что «по дипломатическим каналам удалось добиться того, чтобы немецкие власти разрешили перейти линию фронта».[20] Газеты того времени излагали свою версию, согласно которой телеграммы к императрице не было.[21]
К. Р. считал обращение к кайзеру ниже своего достоинства, но Елизавета Маврикиевна пожелала обратиться к подруге своего детства, германской императрице. Старший лейтенант, которому была подана телеграмма, наотрез отказался отправить ее. Женщина повысила голос и заявила, что это не частная телеграмма, а послание одной высочайшей особы к другой. Посоветовавшись с товарищами, офицер сообщил, что телеграмму отправлять не стоит, т. к. она все равно не дойдет, а он готов отвезти их до границы в автомобиле. Машина шла под белым флагом, с наглухо закрытыми и затянутыми занавесками окнами. Рядом с шофером разместился немецкий офицер, по другой версии – солдат с винтовкой. В одном случае говорится об одной машине, у Веры Константиновны речь идет о двух. Путников высадили в 10 верстах от границы, испугавшись встречи с русскими казаками, и предложили дальше продвигаться пешком. Поручик Сипягин и камердинер Фокин на этой же машине были отправлены в Гумбинен за оставленным в поезде багажом. Семья напрасно ожидала их возвращения. Как позже выяснилось, Сипягин был объявлен военнопленным и в Россию уже не вернулся, а Фокин вернулся через несколько недель через Данию.[22] Не доходя до Эйдкунена, путники увидели русский разъезд. Шаховской предъявил командиру визитную карточку К. Р. Корнет Лепеха, видевший Константина Константиновича год назад, узнал его. Во избежание дальнейших неприятностей кавалеристы провожали путников до Вержболово. Отсюда семья была отправлена на поезде в Ковно, где стоял царский поезд, ожидавший императрицу Марию Федоровну, которая возвращалась из Дании.
Еще 8 июля К. Р. сообщил своему начальнику канцелярии генерал-майору Полторацкому, что по окончании лечения в Вильдунгене он вернется в Россию и к 22 июля будет в Эйдкунене. Полторацкий напрасно прождал его с 17 по 20 июля. От одной из прибывших пешком дам он узнал, что великий князь собирается ехать через Константинополь, поэтому 20 июля генерал вернулся в Петербург. А 22 июля прибыл и великий князь.
С осени 1914 г. в стране невиданными темпами стали нарастать антинемецкие настроения. Немецкий язык был запрещен для употребления в общественных местах, в рекламе, в делопроизводстве, даже проповеди в лютеранских церквах, которые произносились исключительно на немецком языке в соответствии с Уставом евангелическо-лютеранской церкви России 1832 года, были запрещены. Закон от 01.01.01 г. запрещал немецкий язык как язык преподавания в начальных школах немцев-колонистов. Подданные Германии, Австро-Венгрии и Турции исключались из государственных учреждений.
Германофобия коснулась всех сторон жизни учебных заведений: и состава учащихся, и содержания учебных программ, и языка преподавания. Распоряжением МНП от 3 сентября 1914 г. отстранялись от занятий студенты высших учебных заведений – германские и австрийские подданные, до перехода их в русское подданство.[23] 5 ноября 1914 г. министр просвещения запретил в университетах выполнение дипломных проектов на иностранных языках, работы, составленные не на русском языке, возвращались без рассмотрения. Исключение на тот период было сделано для юридического факультета Киевского университета, где к тому времени уже были приняты два таких сочинения. Этим соискателям была дана отсрочка на полгода для перевода работ на русский язык.[24]
Свою позицию в отношении войны поспешили высказать и преподаватели вузов. 24 ноября 1914 г. профессорская коллегия Петербургского университета исключила из числа своих почетных членов профессора Берлинского университета фон Листа. Действия столичной профессуры вызвали цепную реакцию: из вузов началось изгнание представителей германской и австрийской науки. Только из состава Московского университета и его научных обществ были исключены около 70 подданных Германии.[25] В числе первых 5 декабря 1914 г. был исключен профессор философии из .[26] 8 декабря из почетных членов Рижского политехнического института был исключен профессор Лейпцигского университета Вильгельм Оствальд. Были предприняты меры, чтобы он вернул выданный ему диплом о звании почетного члена института.[27] 19 декабря Юрьевский университет исключил всех почетных членов из числа германских и австрийских подданных.[28] Та же учесть постигла восемь почетных членов Киевского университета, исключение прошло 17 апреля 1915 г.[29]
Процедура исключения из своих рядов подданных воюющих с Россией стран касалась и Академии наук. Академия, верная традиции интернационализма в науке, не спешила принять решение об исключении своих почетных членов и членов-корреспондентов, хотя уже в начале 1915 г. все вузы закончили процедуру, поименно исключив их. Но точка зрения Академии наук была иной, она не собиралась проявлять собственный патриотизм тем же способом. 17 июля 1915 г. газета «Утро России» сообщала: «Академия наук ответила, что она затрудняется указать, кто из членов академии подлежит исключению. В виду вторичного распоряжения Министерства народного просвещение выяснить подданство членов академии, на днях будет созвано общее собрание, на котором и будет пересмотрен вопрос об исключении из Академии наук некоторых членов».[30] Лишь под давлением властей Академия наук вынуждена была в 1916 г. пойти на этот шаг и исключить иностранных членов из состава АН. Но решение было принято, в отличие от университетов, без указания конкретных имен исключаемых. При этом была принята оговорка о том, что академия наук предоставляет себе возможность по окончании войны «иметь суждение» о возможности восстановления исключаемых в их почетных академических званиях. Именно особенности обстоятельств исключения вызывают до сих пор в научных кругах дебаты вокруг вопроса об исключении иностранных членов из состава Академии. Одни считают, что исключение было формальным шагом (Е. Ю. Басаргина[31]), другие тщательно подсчитывают количество «жертв» (Ю. А. Виноградов)[32].
Увольнение из вузов затронуло и некоторых немцев подданных России. Одним из пострадавших был Кнауэр Федор (Фридрих) Иванович (1849–1917, по другим данным – 1918), доктор сравнительного языкознания, ординарный профессор Университета св. Владимира в Киеве по кафедре сравнительного языкознания и санскрита. Его судьба неожиданно оказалась тесно связанной с именем великого князя Константина Константиновича.
Кнауэр был родом из Херсонской губернии, происходил из лютеранской семьи «земледельца-собственника». Сопоставляя разрозненные факты, мы пришли к заключению, что Фридрих Кнауэр был выпускником Сарато-Вернеровского центрального училища в Бессарабии. Это было одно из старейших учебных заведений, открытых в немецких колониях России для подготовки учителей начальных школ со знанием русского языка. Гордостью училища был выпускник Кнауэр. Он стал крупным знатоком санскрита, приобрел высокий научный авторитет в академических кругах. Кнауэр окончил Дерптский университет и там же в 1884 г. защитил докторскую диссертацию («Das Gobhilagrhyasutra», Дерпт, 1884). С 7 июня 1884 г. началась его служба в ведомстве Министерства просвещения. 1 января 1886 г. занял место экстраординарного, а 1 января 1890 г. – ординарного профессора по кафедре сравнительного языкознания и санскрита в Университете св. Владимира.[33]
Война застала профессора с семьей в Германии. Старшие дети (сын и дочь) обучались на медицинском факультете Йенского университета. Профессору удалось одному вернуться в Россию, а жена и четверо детей остались в Йене под надзором полиции в качестве гражданских пленных.[34] По возвращении Кнауэра в Киев, попечитель учебного округа А. Н. Деревицкий предложил ему прекратить чтение лекций в университете и на Высших женских курсах. После чего в газетах началась травля профессора, появились клеветнические заметки о том, что дети Кнауэра «сражаются против России». В сочельник, 24 декабря 1914 г. 65-летний Кнауэр был арестован в Киеве и помещен в полицейский участок.
Отстранение от службы и ссылка россиян немецкой национальности в годы войны стали обычным явлением. Так, 8 июля 1915 г. попечитель Московского учебного округа А. А. Тихомиров подал прошение министру просвещения «об увольнении от службы или перемещении в глухие города» директоров немецкой национальности: 1-й Московской гимназии Грунау, 10-й Московской гимназии Флинка, Рославльской гимназии Нилендера, Зарайского реального училища Гильвега и др.[35]
Находившийся в Киеве во время ареста Кнауэра академик В. Н. Перетц, по согласованию с руководством Академии наук вступил в переговоры с киевским губернатором Н. И. Суковкиным. Последний отнесся к ходатайству Академии наук грубо, отказался проверить данные о детях Кнауэра. В результате 8 января 1915 г. профессор был сослан в Томскую губернию, в Каинск. Получаемая им пенсия и имущество оказались под арестом, что усугубляло бедственное положение ссыльного.
Заступничество академика было не случайным. Владимир Николаевич Перетц (1870–1935), известный ученый, филолог, историк русской и украинской литературы, с 1904 по 1914 г. работал с Кнауэром на одном историко-филологическом факультете Университета св. Владимира, с 1909 по 1914 г. был секретарем факультета. Поэтому ученый мог лично оценить опыт и талант своего коллеги.
Группа академиков обратилась к вел. кн. Константину Константиновичу с просьбой оказать содействие ссыльному. Положение, в котором оказался Кнауэр, вызвало сочувствие президента Академии наук. 21 января 1915 г. он лично обратился за помощью к министру народного просвещения графу П. Н. Игнатьеву.[36] В ходатайстве президент указывал, что переход детей Кнауэра в новое состояние действительно был, ибо выход из российского подданства был высочайше скреплен, а доказательств того, что они воевали против России, не было. К тому времени профессор прослужил в ведомстве министерства просвещения более 30 лет и мог рассчитывать на снисхождение. Великий князь просил об облегчении участи ученого и переводе его в Казань или другой университетский город, где профессор мог бы продолжить свои научные занятия, в частности закончить издание санскритского текста, порученное ему Академией наук. Заступничество столь высокопоставленной персоны возымело действие. Уже 28 февраля Игнатьев сообщил Константину Константиновичу о том, что МВД распорядилось перевести Кнауэра в Томск под надзор полиции.[37] К лету ситуация, казалось, окончательно изменилась к лучшему. 23 мая 1915 г. Департамент общих дел МНП сообщал о том, что арест с имущества профессор снят и ему дозволено жить в Киеве.[38] Однако объявленное решение о возвращении Кнауэра в Киев осталось лишь на бумаге. 2 июня скончался высокий покровитель опального профессора, и дело об освобождении Кнауэра остановилось.
В марте 1917 г. группа академиков вновь обратилась к министру юстиции А. Ф. Керенскому с просьбой освободить профессора. Записку подписали председатель Отделения русского языка и словесности РАН А. А. Шахматов и другие академики. Но ответа не последовало. Депутация академиков еще в 1915 г. лично посетила тогдашнего товарища министра внутренних дел генерала В. Ф. Джунковского, а затем письменно обратилась к министру юстиции А. А. Хвостову. Но все предпринимаемые меры остались без последствий.
15 мая 1917 г. на заседании экстраординарного общего собрания АН академик В. Н. Перетц докладывал суть дела по вопросу киевского профессора. К тому времени Кнауэр оставался в Томске не по своей воле и существовал на пособие, выдаваемое ему Литературным фондом[39]. Он подавал прошение в МВД о переводе его куда-нибудь на юг, ибо в условиях сурового сибирского климата получил воспаление почек и ослеп. Академия наук выступила в защиту Кнауэра и другого опального ученого немецкого происхождения доктора классической филологии, директора Нежинского института И. Э. Лециуса. Общее собрание приняло резолюцию следующего содержания: «В эпоху, когда Министерство народного просвещения старается загладить грехи недавнего прошлого и несправедливости по отношению к опальным профессорам – уместно было бы напомнить г. министру народного просвещения о печальной участи профессора Кнауэра и профессора Лециуса и просить о возвращении их на места и должности, которые они вынуждены были оставить под давлением политики старой власти».[40] Возымела ли действие очередная попытка академиков, не известно, но вскоре из-за смерти Кнауэра необходимость в защитниках вообще отпала.
Трагические события военного времени пагубно сказались на человеческих судьбах независимо от их национальной принадлежности и подданства. Россияне, даже в чьих жилах текла немецкая кровь, становились в глазах немцев врагами Германии, а российские немцы, подданные России, становились в глазах российских политиков врагами России, как мнимые сторонники Германии. Международные связи ученых России и стран, воевавших с ней, были насильственно прерваны. Российские ученые немецкого происхождения огульно обвинялись в симпатиях или поддержке Германии, что служило основанием для властей применять к ним репрессивные меры. В этом безумии, в шовинистическом угаре спасали лишь обычные человеческие отношения. Академия наук и ее президент заняли достойную гражданскую позицию и пытались противостоять натиску политических обстоятельств, защищая ученых.
[1] См.: Рижский вестник. 19июля.
[2] Рижский вестник. 19июля.
[3] Там же. 1914. 2 августа.
[4] Великая война и февральская революция: Воспоминания. Мемуары. Минск, 2004. С. 3.
[5] Рижский вестник. 19июля.
[6] Там же. 19августа.
[7] Список русских подданных, застигнутых войной за границей. Вып. 1. Пг., 1914. С. 64–65.
[8] Отчет о состоянии и деятельности Императорского Новороссийского университета за 1914 год. Одесса, 1915. С. 6–7.
[9] Список русских подданных, застигнутых войной… С. 56.
[10] Рижский вестник. 19июля.
[11] Издевательство немцев над русскими // Рижский вестник. 19июля. С. 1.
[12] Подробнее см.: Рижский вестник 19июля. С. 3.
[13] Покойный в немецких кандалах // Рижский вестник. 1914. 8 дек.
[14] Немцы и великий князь Константин Константинович // Южный край. 1915. 6 июня; Великий князь Гавриил Константинович. В Мраморном дворце. М., 2007; Е. В. . 1) Константиновичи. 2) Мой отец // http://www. *****/kadeti/kr. htm/
[15] Извлечения из протоколов заседания Академии. Общее собрание. XI заседание, 28 ноября 1915 года // Известия имп. Академии наук. Пг., 1916. № 2. С. 57.
[16] См., например: С. Августейший президент. СПб., 1993. Так, автор пишет, что К. Р. лечился на одном из курортов Пруссии, что неверно. Наугейм и Вильдунген входили в состав других земель. Переход границы был в районе Эйдукинена, а не просто «невдалеке от железнодорожной станции Гумбинен».
[17] Подробнее см.: А. Медицинские аспекты биографии Великого Князя Константина Константиновича // http://www. *****/about/arsii/02_03.html#back02
[18] Великий князь Гавриил Константинович. В Мраморном дворце. С. 219.
[19] Пограничный город в Восточной Пруссии, современный пос. Чернышевский Калининградской области.
[20] С. Указ. соч. С. 60.
[21] См., например, Южный край. 1915. 6 июня.
[22] Великий князь Гавриил Константинович. В Мраморном дворце. С. 220.
[23] Циркуляр по Западно-Сибирскому учебному округу. Томск, 1914. № 11/12. С. 495.
[24] Циркуляр по Киевскому учебному округу. Киев, 1914. № 11. С. 1020–1021.
[25] Российское «ученое сословие» в годы «второй отечественной войны» // Вопросы истории естествознания и техники. 1999. № 2. С. 111.
[26] Центральный исторический архив Москвы (ЦИАМ). Ф. 459. Оп. 2. Д. 7485. Л. 269, 270.
[27] Российский государственный исторический архив (РГИА). Ф. 740. Оп. 18. Д. 37. Л. 1об.
[28] Рижский вестник. 19декабря.
[29] Циркуляр по Киевскому учебному округу. Киев, 1915. № 6. С. 608.
[30] Ответ Академии наук // Утро России. 19июля. С. 3.
[31] Ю. Вице-президент императорской Академии наук . Из истории русской науки (1867–1916 гг.). СПб., 2004. С. 259–269.
[32] См.: А. Германские ученые – члены Императорской Академии наук и Первая мировая война // Петербургская Академия наук в истории академий мира: Материалы междунар. конф. Т. 3. СПб., 1999. С. 47–49; он же. Германские биологи – члены Императорской Академии наук и Первая мировая война // Русско-немецкие связи в биологии и медицине: Опыт 300-летнего взаимодействия / Под ред. и . СПб., 2000. С. 130–146.
[33] Список лицам, служащим по ведомству Министерства народного просвещения на 1888/89 учебный год. СПб., 1888. С. 421.
[34] Об этом см.: Протоколы Общего собрания Академии наук. [Пг.], 1917. § 177.
[35] РГИА. Ф. 740. Оп. 18. Д. 177. Л. 1–1об.
[36] Там же. Д. 34. Л. 1–1об. (Подлинник обращения).
[37] Там же. Л. 3–3об.
[38] Там же. Л. 4.
[39] Литературный фонд (Общество для пособия нуждающимся литераторам и учёным) был организован в 1859 г. по инициативе . Просуществовал до 1918 г.
[40] Протоколы Общего собрания Академии наук. [Пг.], 1917. § 177. С. 214.
, кандидат исторических наук, старший научный сотрудник Санкт-Петербургского филиала Института истории естествознания и техники им. РАН.
Тел. дом.
e-mail: *****@***ru
