8

Неужели судьба поручика Берестова так чудесно совместилась с моей, что даже девушка с лицом Наташи, с ее именем присутствует в его жизни? А может быть, это сама Наташа, попавшая сюда тем же таинственным способом, что и я? Во всяком случае, я почувствовал, что моя жизнь здесь может стать такой же полной и естественной, как в недалеком прошлом, а вернее сказать, будущем, отделенном теперь полутора веками. Штабс-капитан Фальковский оказался высоким офицером, затянутым в темный мундир, в глубоко посаженной треуголке с коротким черным султаном. Его лицо запоминалось сразу. Обрамленное жесткими соломенными завитками волос, неподвижное, слегка песочного оттенка, с большими голубоватыми глазами, которые смотрели на вас, но в то же время намного дальше. Он мало разговаривал и вел себя так, как будто на него возложили неприятное поручение. Мальчишку с лошадьми я отправил к Листову. Фальковский показал на рессорные дрожки и коротко заметил, что в них ехать удобней. Мальчишку я просил передать, что наведаюсь вечером. Тот дернул вожжи, крикнул на пятившихся лошадей: "У, Барклай проклятый!"- и радостно унесся вниз по Лубянке.

Я тщетно пытался вспомнить, кто такой Фальковский. Если Ростопчин поручил ему ответственное дело по моей опеке, то, стало быть, ценит его высоко. Но ни в записках Ростопчина, ни в документах того времени такой фамилии я не встречал. Правда, упоминал Ростопчин про несколько безымянных своих агентов, но вряд ли там речь шла о Фальковском. Этот, я чувствовал, стоял повыше.

День как будто бы разгулялся, но чистым и ясным он все-таки не был. Это был горьковатый день изначальной осени, когда туманное ярко-желтое солнце насыщает дымчатый воздух янтарным свечением, и оттого все вокруг - дома, мостовая, деревья, соборы - приобретает немного печальный оттенок осенней листвы, хотя увядание еще не вступило в свои права. - Нельзя ли проехать через Кремль? - сказал я. - Так и едем, - сухо ответил Фальковский. Дрожки катили несравненно мягче нашей тележки. На козлах сидел солдат в тусклой каске с гребнем, драгунском мундире, с палашом, болтающимся в такт движению. Мы проехали ворота грязно-белой стены, Китай-город. Быстро прокатили по улице, которой я не узнал, но по расположению это была Ильинка, и оказались на площади, в конце которой игривой пирамидой стоял Василий Блаженный. Красная площадь! Необычный, но такой неоспоримый ее облик поразил меня. Возможно, потому, что беленые стены Кремля показались ниже, возможно, потому, что между зубцами кое-где пробивалась трава, возможно, потому, что ее пустынное, не везде вымощенное пространство пересекал выводок утят, но Красная площадь предстала вдруг такой домашней и близкой, что на мгновение показалась просторным двором моего детства. Дрожки, подпрыгивая, проехали мост у ворот. Внутри стен тоже веяло чем-то домашним. Между ветхими домами, которые еще здесь уцелели, на веревках болталось белье. Над ними торжественно неспокойным светом горело золото глав. Я взглянул налево. Там в зеленых садах, желто-белых пятнах соборов, каком-то паутинном, золотистом блистании воздуха раскинулось Замоскворечье. Чернел массивный Каменный мост, в его частых арках до пены бурлила вода. Дальше торчали мачты кораблей. Мы выехали из Троицких ворот, прокатили по горбатому мосту через Неглинную. Мужик, загнав лошадь по брюхо в воду, чистил ее скребком. Красноватое здание университета осталось справа, и вот мы уже стучим по мосту, заставленному деревянными ларьками. Я оглянулся на Кремль. Белый, в зелени пригорков и золоте глав, он казался молодым и беспечным. Заросший травой берег, еще не обрамленный парапетом, отлого взбирался к башням и стенам. - Скоро ли будем в Воронцове? - спросил я Фальковского. - Шесть верст за Даниловской заставой. - Разве не за Калужской? - От Даниловской дорога лучше. - Вы меня провожаете или имеете еще какое-нибудь распоряжение? - Провожаю, - коротко ответил Фальковский. Уж это вряд ли, подумал я, а вслух спросил: - Вам известно, зачем я направляюсь в имение князя Репнина? - Не совсем, - ответил Фальковский. - Ну-ну. Уж вы-то не можете не знать, что там строится воздушный шар. - Это мне известно. - Но это дело представляет государственную тайну. - Разумеется. - И, видно, не всякий любопытный может туда поехать. - Конечно. - Но вы мне даны в провожатые, а значит, бывали там не однажды и, стало быть, причастны к этой постройке. Поэтому я не допускаю мысли, что вам не известна цель моей поездки. - Мне известно то, что вы называете "целью" своей поездки, - холодно сказал Фальковский. - Однако зачем вы туда едете на самом деле, я не знаю. - Вот это лучше! - сказал я. - Предпочитаю откровенность, поскольку еще не совсем научился лавировать в этом мире. Послушайте, Фальковский, скажу вам сразу и честно: воздушный шар меня не интересует. Я не французский шпион и не якобинец, как думает ваш патрон граф Ростопчин. Меня интересует только девушка, вы знаете, о ком я говорю. Ее зовут Наташа. Мне нужно разыскать ее. - Если она там, вы ее найдете. - Послушайте, Фальковский, за кого вы меня принимаете? Я не так уж глуп. Когда я просил у графа письмо, он обещал показать его, когда вернусь. Но если бы я застал в имении ту, которую искал, зачем бы мне ее старое письмо? Значит, граф заранее знал, что я приеду ни с чем. Остается сделать вывод, что знакомой моей в Воронцове уже нет. - Вы показали правильный ход рассуждений, - сказал Фальковский. - Но если вы так уверены, что ее нет в Воронцове, зачем вы все-таки едете туда? Мне остается думать, что у вас есть и другая цель. - Значит, вы едете со мной в качестве... мягко говоря, наблюдателя? - Ваше право думать, как вам угодно, - сказал Фальковский. Могло показаться, что он играет в открытую. - Послушайте, Фальковский, - сказал я, стараясь, чтобы слова мои звучали игриво. - Переходите ко мне на службу! - Что вы имеете в виду? - спросил он, ничуть не удивляясь. - Да вот мы торговались с графом так и эдак, разошлись вничью, а он приставил вас ко мне. Раньше вы служили ему, а теперь будете служить мне. - В чем будет состоять эта служба? - Вы просто перестанете за мной следить, а главное, поможете отыскать ту девушку. - Я не ценитель таких шуток, - сказал Фальковский. - Учтите, ведь я колдун. - Мне становилось весело. - Могу напустить на вас какую-нибудь порчу, а сам переселюсь, скажем... в другое столетие. - В хорошие времена колдунов жгли на кострах, - с любезной улыбкой сказал Фальковский. Он был невозмутимым. Чего он ждет от поездки в Воронцово? Моей встречи с Леппихом? Из письма той девушки выходило, что Берестов осведомлен о Леппихе-Шмидте, быть может, они даже знакомы. Полчаса мы катили по дороге среди небольших рощ, деревень и усадеб. Показались ворота в виде псевдоготических башен, за ними каменные флигеля и желтый господский дом, тоже с башенками по краям. - Воронцово, - сказал Фальковский. - Послушайте, - сказал я весело, - я вас предупреждаю, что, как только сочту свое дело законченным, в любой момент могу исчезнуть. И не ищите меня. - Отчего же, - сказал Фальковский с улыбкой, - если уж я к вам приставлен, то постараюсь найти где бы то ни было. - Он посмотрел на меня как бы рассеянным, но таким пристальным взглядом и добавил:- И даже в другом столетии.

9

Я хорошо помнил историю с воздушным шаром Леппиха. Интерес к ней возник у меня, когда в документах штаба я встретил записку Кутузова к Ростопчину с просьбой сообщить о "еростате, который тайно готовится близ Москвы". Записка была датирована сегодняшним числом, и это позволило мне в разговоре с Ростопчиным играть роль провидца. Необычное предприятие привлекло мое внимание уже тем, что в наши дни оно было почти забыто, хотя в двенадцатом году порождало много толков и фантастических рассказов. Даже в "Войне и мире" есть несколько слов, как Пьер едет в Воронцово посмотреть на постройку Леппиха. Мне с трудом удавалось отыскивать достоверные сведения, чаще встречались невнятные упоминания об "огненном шаре" и близкой погибели от него французов. "Вот вам Русь-матушка", - сказал Листов, когда мы легко миновали Калужскую заставу, в то время как на Дорогомиловской нас долго бы проверяли. То же касалось и Воронцова. Постройка шара облекалась самой строгой государственной тайной, переписка Ростопчина с императором Александром об этом считалась секретной. В то же время десятки любопытных ездили в имение Репнина по пригласительным билетам, чтобы своими глазами увидеть шар и его изобретателя. Много я знал о шаре, но, как видно, не все. Не знал, например, что у Франца Леппиха есть второе имя - доктор Шмидт. Теперь же, когда мы подъехали к белым башенкам воронцовской усадьбы, когда далекая история с воздушным шаром приблизилась к моей жизни так, что повеяло чем-то неясно-знакомым, быть может, незримым присутствием той девушки с лицом Наташи, - теперь мне показалось, что я не знаю об этой истории ничего. Караульный солдат у ворот отдал честь, мы въехали в усадьбу. По двору в беспорядке раскиданы доски, пруты, куски листового железа. Вдоль забора на кольях развешаны длинные полосы желтоватой материи. Несколько рабочих стучали молотками в разных углах. Дымила кузня, оттуда слышался звон металла. Подбежал унтер-офицер в таком же, как на Фальковском, полицейском мундире. Одной рукой он застегивал воротник, другую поспешно прикладывал к треуголке. - Где доктор Шмидт? - спросил Фальковский. - В саду, стреляет из пистолета. - Все в порядке? - Так точно, господин штабс-капитан. - Караулы на месте? - На месте, господин штабс-капитан. - Смотрите в оба. Завтра-послезавтра начинаем. Советую пустить один караул по большому кругу вдоль забора. Там местные все толпятся. Гнать по домам. Иди. Унтер ушел. - Быть может, желаете для начала познакомиться с доктором Шмидтом? спросил Фальковский. - Не откажусь. Но главное - отыскать девушку. В усадьбе есть женщины? Чем они могут быть заняты? - Женщин в усадьбе нет. По временам наезжает княжна Репнина со служанками, для них оставлен отдельный флигель. Впрочем, спросите доктора Шмидта. Он здесь безвыездно. Мы обошли дом. Среди лиловатых приземистых вишен спиной к нам стоял человек в белой рубашке. Он целился из пистолета в бутылку, надетую на обломанный сук. - Учтите, - сказал Фальковский, - доктор Шмидт одинаково плохо говорит на всех языках. Родного, по-моему, не имеет. Так что выбирайте для общения с ним любой. Раздался выстрел. Бутылка разлетелась вдребезги. - Mais vous etes un tireur parfait, docteur Chmidt! Человек обернулся: - Vous etes venu de nouveau pour me deranger? - Was zum Teufel ist das fur Pulver! So dreckig! - Je veux vous presenter encore un curieux - Vos curioux m'embetent - Il avait tellement hate de vous voir - Quoi? - Je dis qu'il a tant parle de vous - Je ne comprends pas - Поручик Берестов, представился я. - Я доктор Шмидт, большая, но тайная знаменитость, - сказал он и вдруг показал ослепительную улыбку белых зубов. - Что вас сюда привело, поручик? Не вовремя. Приезжайте лучше на поднятие шара. Кто это? - снова обратился он к Фальковскому, ничуть не церемонясь. - Поручик ищет свою знакомую, - сказал Фальковский. Я разглядел Леппиха. На вид ему не больше тридцати. Крепкая, приземистая фигура, темно-русые спутанные волосы, крепкий упрямый подбородок, брови приподняты кверху, так что в живом взгляде все время не то изумление, не то насмешка. - Est-ce qu'on fabrique dans mon atelier des personnes qui se connaissent? - Pas mal de choses mysterieuses peuvent se passer dans votre atelier Леппих вскинул на меня глаза: - Кто вам нужен?

- Я ищу молодую особу по имени Наталья. Недавно я получил от нее письмо, посланное из этой усадьбы. Быть может, вы будете так любезны и вспомните кого-нибудь в этом роде? - Aber so was! - А кто вам эта особа, родственница? - спросил Леппих. - О нет. Я рисовал с нее портреты. Это лучшая моя модель. - Хороший пистолет, - как бы не слушая, сказал Леппих. Он взял новую бутылку и надел ее на сук. - Английской работы, мастера Беркли. Тут старое изречение на стволе, не могу понять. Капитан, вы хорошо знаете по-английски? - Английского я не учил, - сказал Фальковский. - Excellent Он обратился ко мне: - May be you know English? - В таком случае, может быть, вы поймете? Слушайте, я прочту: "Your model is there. But she is locked in the cottage to the left of you". Как это перевести? Смысл от меня ускользает. Фраза мало походила на изречение. Леппих сказал буквально следующее: "Ваша модель здесь. Только она заперта во флигеле слева от вас". При этом он спокойно готовился к стрельбе, нащупывая ногой твердую позицию. Я сразу принял игру. - По-моему, здесь какой-то вопрос о смысле жизни. Примерно так: как я найду пути к желаемому? - На это всегда нечего ответить, - сказал Леппих, поднял руку и, почти не целясь, выстрелил. Пуля срезала горлышко. - Что же касается девушки, то не знаю, что и сказать. Девушки здесь бывали, но я не обращал на них внимания. Спросите лучше у штабс-капитана или его солдат. - Все возвращается на круги своя, - сказал я Фальковско-му и, взяв его под руку, отвел от Леппиха, который вешал на сук новую бутылку. - Послушайте, вы не верили в мои способности. Хотите, я через две минуты скажу, где та девушка, которую ищу? - Буду рад за вас, - сказал Фальковский. - Вы намекаете, что она в усадьбе? - Давайте только пройдемся. Мы медленно пошли вокруг дома. За углом на дощатом помосте стояло сооружение, похожее на корзину с крыльями. Несколько толстых прутов скрещивалось над ней, образуя беседку. Видно, это была гондола аэростата. Я вел Фальковского прямо к флигелю, о котором сказал по-английски Леппих. Почему он сделал это, я еще не успел задуматься. - А что у вас там, во флигеле? - сказал я Фальковско-му. - Нельзя ли зайти? - Извольте. - Фальковский усмехнулся. - But I'll by surprised if you will find anybody there Он все-таки знал английский! На мгновение я растерялся. - Минуту назад вы уверяли, что не учили английского. - Это верно. Я никогда его не учил, - сказал Фальковский. - Поэтому вряд ли смог бы понять старое изречение. Но те крохи, которые знаю с детства, помогли разобрать, что доктор Шмидт читал вам вовсе не изречение. - Остроумно, - сказал я. - Послушайте, поручик, - сказал Фальковский. - В колдунов я не верю. А раз вы не разобрались, зачем мы сюда приехали, тем более в колдуны не годитесь. - Зачем же мы сюда приехали? - Особа, которой вы интересуетесь, все-таки содержится в усадьбе, только в другом месте. Не скрою, что ваша встреча мне любопытна. - Ну так устройте ее. - Тарантьев! - крикнул Фальковский. Прибежал унтер-офицер. - Переведите девушку из караулки в этот флигель и дайте мне еще двух человек. Тарантьев побежал к воротам. Значит, она в одной из белых башенок у въезда в усадьбу? Сейчас увижу ее. Кто же она, кто? Но вот Тарантьев бежит назад. Лицо его покраснело, глаза выкатились. - Ее нет! - кричит он издали. - Что-о? - Нету, господин штабс-капитан! - Там же нет окон! - закричал Фальковский. - Нету, нету! - отчаянно повторял Тарантьев. - Ушла! - Болваны! - крикнул Фальковский. Его взгляд метнулся по двору, туда-сюда, задел мое лицо. Тут же он повернулся и стремительно пошел к воротам. Тарантьев кинулся за ним. Остальное заняло буквально две-три минуты. Меня дернули за рукав. Я обернулся, это был Леппих. - Идите за мной, - прошипел он. В двух шагах от флигеля был сарай. Вслед за Леппихом я скользнул в его приоткрытую дверь. - Снимайте мундир. Быстро! - сказал Леппих. - Иначе вам не избавиться от вашего приятеля. Да быстрее, быстрей, говорю вам! Я поспешно стащил мундир. Он натянул его на свое плотное тело так, что затрещали нитки. Сорвал с меня фуражку, надвинул на лоб и вышел из сарая, буркнув: - Спрячьтесь на сеновале. В полуоткрытую дверь я видел, как он с неуклюжей быстротой дошел до коновязи, сел в дрожки Фальковского, развернулся по двору плавным широким кругом и, набирая скорость, помчался к воротам, одна половина которых была все еще открыта. Его сильно тряхнуло на выезде, пыль вырвалась из-под колес, и дрожки исчезли. В то же мгновение из караулки выбежал Фальковский. Он заметался по двору. - Лошадей! Лошади, где лошади? - кричал он неистово. Тарантьев бегом вывел двух лошадей. Они с Фальковским прыгнули в седла и, колотя бока каблуками, выскочили за ворота.

10

Я забрался на сеновал, еще не успев осмыслить, что произошло. В слуховое окошко было видно, как по двору бегали солдаты. Рабочие побросали инструменты и сели в тени у забора. Я повалился в сено и закрыл глаза. Так я лежал несколько минут. Неповторимый запах сушеной травы, то нежный, едва уловимый, то крепкий и густой, обвевал меня вместе с ветерками, летавшими под крышей. Я стал забываться... Горячий полдень, берег озера. Лежу и смотрю, как лениво качаются лодочки бликов, туда-сюда. Передо мной появляются ноги, чуть сбоку. Загорелые до сумеречно-радужного мерцания. Они вторгаются в пространство моего взгляда бесшумно, они вплывают, проскальзывают. Они вырастают прямо передо мной среди колеблющихся травинок и масляных чашек куриной слепоты. Край платья обвивает их бесшумной лентой, то приоткрывая, то припадая вплотную. - А, вот вы где прячетесь, - говорит она. Я приподнимаюсь, смотрю на ее яркие летние губы, на белую прядь, перечеркнувшую лоб. В уголке губ розовый след ягоды. - Я не прячусь, - говорю я. - Просто лежу. Она смотрит на меня чуть рассеянно. Она покусывает травинку. Я не помню ее имени. Среди тех, кто приехал на дачу в это жаркое воскресенье, я многих не знаю. - Хороший сегодня день, - говорю я просто так, лишь бы сказать что-нибудь. Она нагибается и срывает желтый блестящий цветок. - Садитесь, - говорю я. - Земля очень теплая. - Нет-нет. - Она берет цветок в губы, еще раз рассеянно глядит на меня и уходит туда, где бледно-зеленые кусты всплескивают серебристо, задетые ветерком. Я снова откидываюсь и смотрю в небо. Если смотреть долго, его голубизна начинает распадаться на дрожащие невнятные точки. Потом ветер холодком проскальзывает по глазам и смазывает картину. Несколько птиц заливается рядом. Одна пульсирующей трелью, другая точно крохотным молоточком по такой же крохотной мелодичной наковальне - тон-тон... Кажется, ее зовут Наташей, думаю я. Или Таней? Нет, Наташа. Висит надо мной серебристый шар неба, и так сладко, так сладко лежать в траве... Я вздрогнул и открыл глаза. Надо мной крыша сарая. Я сел и стал лихорадочно ощупывать руки, ноги, тело. Что со мной, где я? Это не сон. Что происходит, куда я попал? Кто я такой, наконец? Несколько мгновений длилось это мучительное недоумение. Потом оно отодвинулось, и телом снова овладело состояние отдаленности. Но вопросы не исчезли. Кто же я все-таки, Берестов или тот, прежний "я", ставший Берестовым на время? Быть может, мы поменялись местами, и сейчас по тому Бородинскому полю, на которое я пришел с рюкзаком, бродит мой изумленный двойник, переселившийся на полтора века вперед? Какой смысл в этом перемещении и надолго ли оно? Быть может, навсегда, и мне пора привыкать к новой жизни, гнать из себя раздвоенность и попытаться понять, что же я, теперь Берестов, представляю в этой жизни? Но это совсем не легко. "Наследство", которое я получил, опустившись по временной шкале, мягко говоря, своеобразно. Странная обрывочная биография, неясность во всем и водоворот событий, в который попал сразу. В какую сторону из него выбираться? Только лицо Наташи светило теплым фонариком. Я понимал, что надо стремиться к нему, искать ее, искать, цепляться за эту соломинку, идти на этот единственный проблеск прежней понятной жизни, и, может, тогда удастся выбраться на твердую дорогу... Леппих. Что-то в нем есть непростое. Как странно блеснули его глаза, когда мы подошли с Фальковским. Всем видом он показал, что меня не знает, но тут же ввязался в игру на моей стороне. Что ему нужно? Странное лицо у Фальковского. Загар не загар, даже не цвет кожи. Такое впечатление, что все его существо дает изнутри этот сумрачный глиняный свет. Даже в глазах пробивается глиняная сила. Глиняный человек... Вспоминаю Листова. Такое впечатление, что был знаком с ним давно, очень давно. Что-то удивительно близкое нахожу в его жестах, в том, как он говорит, как наклоняет голову, как идет. В памяти, как в фотографической ванночке, колеблются смутные силуэты опущенной туда фотографии, но она никак не может проявиться... Я спал, когда меня разбудил Леппих. Он стоял у лестницы сеновала франт франтом. Лиловый фрак, розовая атласная жилетка и черный шейный платок. В руках какой-то сверток. - Et bien, comment avez vous dor mi, homme curieux? - Где Фальковский? спросил я, спускаясь. - Как где? Вас рыщет. Наверное, поскакал в Москву. - Но я же здесь. - Если вы так соскучились по вашему приятелю, то можете отправляться за ним. Я дам лошадей. - Я бы перекусил, пожалуй! - Parfaitement. Прекрасно. Я такого же мнения. Как вы находите мою маленькую шутку? - Я боялся, они вас догонят и вам придется давать объяснения. - Объяснения? - Леппих поморщился. - Объяснения я стану давать только императору или, в крайнем случае, генерал-губернатору, а не такому сморчку, как ваш приятель. - Он вовсе мне не приятель. - Я так и подумал. Мсье Фальковский уже три месяца не дает мне покоя. С начала работ над воздушным шаром он приставлен здесь главным надсмотрщиком, шпионом, если хотите. Любая молва вокруг шара вызывает в нем священный трепет. Он сразу начинает рыскать, искать виноватых, запирать людей в карцер и писать докладные. - Он не показался мне таким полицейским простаком. - Oh la, la! - Леппих свистнул. - Он не простак, далеко не простак. Но я все-таки ловко над ним подшутил. Представляю, как он всполошился, когда я выкатил в вашем мундире! - Зачем вы это сделали? - Думаю, в суматохе он принял меня за вас. Мне-то, собственно, бежать незачем. - Они не догнали вас? - Какой там! За поворотом я сразу свернул, объехал рощу, а лошадей оставил в деревне. Ваш умный приятель, конечно, помчался к Москве, считая, что вам и бежать больше некуда. По крайней мере, до утра вы можете спокойно пользоваться моим гостеприимством. - Вы увели Фальковского, чтобы остаться со мной наедине? - Именно! Мне нужно с вами поговорить. Надевайте вот это. В свертке оказался новенький гусарский мундир, черный с красными шнурами и серебром позументов. - В нем вас никто, кроме Фальковского, не узнает. Это подарок, да мне оказался маловат. Мне тут многое надарили. Русские любят дарить. Приедет какой-нибудь граф или князь-гуляка и дарит то гончую, то трубку, то пистолет. Мундир мне пришелся впору. Я сразу почувствовал себя свободней, чем в старом тесном кителе. - Charmant, - сказал Леппих. - Очаровательно. Теперь пойдемте обедать. Вы мой приятель. У меня их тут много появилось, как только стали ездить по пригласительным билетам. Садом и через заднее крыльцо мы попали в дом. На блестящем фигурном паркете первого этажа были раскиданы те же доски и металлические полосы, что и во дворе. Мы поднялись наверх. В просторном зеленом кабинете с полукруглыми кожаными диванами нам подали обед. - Значит, вы ищете девушку по имени Наталья? - спросил Леппих. Я сказал: - Между прочим, не только вы провели Фальковского, но и он вас. Он знает английский и понял, что вы мне сказали. Леппих поморщился: - За кого вы меня принимаете? Конечно, я знал, что Фальковский сведущ в английском. Я специально подсунул приманку, а он проглотил крючок. - Вы специально для него сказали про флигель? - Bien sur, разумеется. Ведь я уже знал, что девушки нет во флигеле, хотя, по мнению Фальковского, должен был знать другое. Словом, я обеспечил себе алиби. - Какое алиби? - На случай исчезновения девушки. Mais sacredieu! Черт возьми, как вы этого не понимаете! Я хотел показать Фальковскому, что если девушка исчезнет, то я не буду иметь к этому никакого отношения. - Но она как раз исчезла! - В том-то и дело, - сказал Леппих. - Уж не хотите ли вы сказать, что именно вы помогли ей бежать? - спросил я. - Как раз это я и хотел сказать. Я замолчал. - Et bien, mangez done - Вы так доверяете мне, что признаетесь? - спросил я. - В чем признаюсь? - спросил Леппих. - А впрочем, разумеется, доверяю. - Но почему? - Во-первых, потому, что признаваться не в чем. Если я помог невинной девушке вырваться из рук этого блюстителя, то так поступил бы любой порядочный человек. Вы не согласны? - Допустим. Но в чем он ее обвинял и почему держал взаперти? - So ein Schwein! - Похоже, что мне. - Я так и подумал. Вы давно с ней знакомы? - Целую вечность. - Целую вечность? - Леппих насторожился. - Вы сказали, целую вечность? - Да. А что вас удивило? - Нет, ничего. Такие слова всегда сбивают меня с толку. - Какие слова? Такие, как "вечность"? - Да, да! - быстро и чуть ли не раздраженно сказал он. Странный человек, подумал я, изобретатель. Все они с причудами. Обед подходил к концу. Я заметил, что Леппих стал нервничать. По его лицу вдруг пробегало волнение, глаза то и дело беспокойно останавливались на мне. Он даже начал постукивать ногой под столом и локтем чуть было не спихнул на пол большую соусницу. - Как думаете, - сказал он неожиданно резким голосом, - скоро ли будет сражение? - По-моему, в ближайшие дни, - ответил я. - Армия уже на позиции.

- Где? - Под Можайском. - Через два дня я буду поднимать шар. Как думаете, он поднимется? - Почему вы меня спрашиваете? - Я всех спрашиваю, - буркнул Леппих и уткнулся в тарелку. - Скажите, - начал я, - вы говорили, что доверяете мне, и при этом употребили слово "во-первых". Быть может, существует и "во-вторых"? - Быть может, - сказал Леппих. - В чем же оно заключается? - Оно заключается в том, что я принимаю вас за одного человека. - Леппих встал и подошел к окну. - Поэтому вы и решили избавить меня от Фальковского? - lustement - А если я не тот человек? - Этого я и боюсь, - сказал Леппих. - Быть может, того человека вообще не существует. - Как так? - Ах! - Леппих взмахнул рукой. - Фантазия, домыслы! Послушайте... - Он повернулся ко мне:- Я только хочу вас спросить. Вы были в Финском походе? - Да, был. - А был ли у вас товарищ, который еще вам лошадь продал, белую лошадь? - Было такое. - А где он сейчас? - Погиб, - сказал я, вспомнив слова Листова. - Убит под Гриссельгамом. - Да, это вы... - пробормотал Леппих. - Кому же еще... Я как услышал фамилию Берестов, как посмотрел на вас, сразу подумал... Нет, но кому же еще, как не вам... - О чем вы говорите? - О чем я говорю? Если бы я сам знал толком... - Быстрыми шагами он стал расхаживать по комнате. - И все же? - Послушайте. - Он остановился. - По выговору за кого меня можно принять? - Пожалуй, за немца. - А так? Следите, следите за мной. - И чистой скороговоркой он выпалил:Стоит поп на копне, колпак на попе, копна под попом, поп под колпаком... Еще - шли три попа, три Прокопья-попа, три Прокопьевича, говорили про попа, про Про-копья-попа, про Прскопьевича! Все это он выговорил не переводя дух. - А так за кого меня можно принять? - За кого? - повторил я с недоумением. Я слышал бойкую русскую речь, особенно непривычную в устах иностранца, который до того говорил с сильным акцентом. - Скажите, - он подходил ко мне, словно подкрадываясь, глаза горели, только одно мне скажите. Умоляю, скажите правду, - лицо его исказилось, сделалось неправильным, - только одно слово... Я уверяю, мне это нужно из высших соображений, вы не подумайте, ради бога... Нет, вы позволите мне задать вопрос? - Да спрашивайте. - Я пожал плечами. - Мм... он не из легких, этот вопрос... - На лбу его показались капли пота. - Ведь я-то вам почти уж открылся... Все рассказал. - Открылись? Но в чем? - Ах! - Он махнул рукой и вдруг выпалил почти с отчаянием:- Сколько вам лет? - Сколько мне лет? - Я удивился. - То есть... - забормотал Леппих. - Я не в том смысле... Вы не подумайте... Словом, вам, может быть, трудно назвать свой возраст? Это был, что называется, лобовой вопрос. Он что-то знал или о чем-то догадывался. - Мой возраст... - повторил я. - В некотором смысле мне и правда нелегко сказать, сколько мне лет. Но вы-то что имеете в виду? Я постарался, чтобы слова мои звучали небрежно и в крайнем случае их можно было обратить в шутку. Но для него они были облегчением. Он опустился на стул, вытер ладонью лоб, вздохнул с облегчением. - Так знайте, - сказал он, - я не Шмидт и не Леппих. Я русский, Иван Лепихин. Ребяческое оживление вдруг осветило его лицо. Он вскочил, подбежал к окну, выглянул, потом вернулся ко мне и шепотом, прерывистым от волнений, сообщил: - Думаете, я шар строю? Э, нет, я жизнь положил на это... Если бы только шар. А! Все равно не поверите! Он принялся расхаживать по комнате, махать руками, сбивчиво говорить. Он выпаливал длинную фразу, останавливался и смотрел на меня: - Не верите? Потом снова принимался рассказывать о себе, о своих похождениях. Опять останавливался. - Такая вот жизнь, ни слова не вру! Имя свое упрятал, мысли упрятал, ан своего добьюсь! Так вы хотите знать, что я строю? Шарик летучий, забаву? Почти детское ликование сияло на его лице. - Нет, дорогой мой! Это... Дверь распахнулась - на пороге стоял Фальковский.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Приди, как дальняя звезда... А. Пушкин

1

С Леппиха-Шмидта, с Ивана Лепихина, начались открытия, которых я не мог сделать за библиотечным столом или в музее. Нет-нет да на моем пути стали возникать расхождения с тем, что успел вычитать о двенадцатом годе, в который так стремительно переселился во время поездки на Бородинское поле. Не сразу я поверил странному изобретателю и сначала подозревал его в тайной игре. Еще бы! Все, что я знал об этом человеке, не очень сходилось с его признанием. Но потом события развивались так, что оснований не верить у меня не осталось. Яркая, необычная судьба! Его беспокоило то, о чем мечтают фантасты двадцатого века. Не воздушные шары, не полеты по воздуху - его занимали полеты во времени! Он вообразил, что может построить машину для постижения веков. Я не берусь объяснить, как он представлял себе эту машину, о ней он говорил слишком путано и сбивчиво. Но именно такую машину он и пытался строить в имении Репнина, одновременно готовя воздушный шар для полета. Его жизнь я узнал в самых общих чертах. Он рассказал, что родился в Туле и отец его был оружейником. Если тульский Левша блоху подковал, то и сын оружейника стал мастером на все руки. Да и не только на руки, мысль у него была любопытная, голова ясная, глаз острый. Учился он сумбурно, то в школе, то у знающих людей. Очень легко давались языки. Годам к шестнадцати он свободно читал на немецком, французском, английском, знал древнегреческий и латынь. - Я на пари в два месяца любой язык могу выучить! - говорил он. - Не верите? Такими самоучками богата наша земля. Легко пройдясь по верхам, а то и по глубоким пластам знаний, они в конце концов начинают вынашивать дерзкие замыслы. Лепихин был из таких. Когда семья перебралась в Москву, началась бурная часть его жизни. С каким-то штаб-лекарем он строил воздушный шар и даже пытался поднять его с Воробьевых гор. Он делал наброски паровых машин, летательных аппаратов и даже лодок, которые должны ходить под водой. Но одна мечта все более властно пробивалась в сумбуре его механических фантазий. Постичь время! Ни больше ни меньше. Он задумал серию опытов. Воздушные шары играли в них большую роль, но возможностей строить их не хватало. - Деньги, деньги! - говорил он. - Никто не давал денег! Кому нужны мои опыты? Лет двадцати он перебрался за границу, чтобы там попытаться сколотить средства. В Германии сумел прослушать несколько курсов Гейдельбергского университета, на учение зарабатывал летом в портах или на баварских виноградниках. Там же ему пришла в голову мысль, что если выдать себя в России за ученого немца, то можно добиться денег на опыты. Он пристально следил за сведениями о первых аэростатах и даже ездил во Францию, чтобы посмотреть школу воздухоплавания в Мобеже. Но Бонапарт уже закрыл эту школу и больше не строил шаров. - Аэростаты! Разве в них дело! - Он взмахивал рукой. - Но даже французский император давал на них деньги! Деньги, мне нужны были деньги и целые годы на опыты! Дальше биография Лепихина совпадала с тем, что я успел о нем вычитать. Он выправил себе документы на имя Франца Леппиха, уроженца Мюдесхайма, прибавив для солидности несколько лет. Год служил в инженерных войсках Виртембергского герцогства, а потом познакомился с русским посланником при Штутгартском дворе. Как и рассчитывал Лепихин, русский император заинтересовался предложением ученого человека из Германии, хотя тот же человек, только в русском обличье, уже выдвигал такую идею, но не мог допроситься средств для работ. Леппих-Лепихин обещал построить управляемый воздушный шар для военных целей. И вот он снова в России. Ему отведено целое имение, император Александр пишет об этом секретные письма, а генерал-губернатор Ростопчин пылко увлечен новой идеей спасения отечества. Он требует, чтобы с шара можно было забросать французскую армию разрывными снарядами. - Он верит во всякую чепуху! - сказал Лепихин. - Но вы обещали такой аэростат, - сказал я. - Никогда! Я только уклонялся от разговоров на эту тему. Если бы граф хоть что-нибудь смыслил, то понял бы, что шар не поднимет и пяти человек, не то что сто пудов бомб, которыми он хочет разнести в клочья французов. Ведь сколько раз смотрел чертежи и приезжал сюда! Этот граф, как красная девица, без ума влюбляется в то и другое, желает неисполнимого и ничего не видит перед собой. Потом он сказал: - Шар в смысле военном годится только для наблюдения, как у французов при Флерюссе. Но мне это не важно. С нашим бестолковым начальством не будет толка ни от какого шара. Другое мне нужно, другое!.. В середине этого разговора, который нам удалось продолжить потом; и появился Фальковский. Помню, я хотел спросить Лепихина о Наташе, о том, что он знает обо мне и чего от меня хочет. Но тут распахнулась дверь. - Qu'y a-t-il? Фальковский переводил дыхание, на щеках проступил темный румянец. - Что мне угодно?.. Мне угодно напомнить поручику, что время его визита кончается. Он, кажется, обещал графу быть с ним на ужине? Холодный взгляд, насколько это было возможно, выражал беспокойство. Он, видимо, еще не опомнился от скачки, но, во всяком случае, оказался здесь не утром, как рассчитывал Лепихин, а спустя два часа и тем самым доказывал, что провести его не так-то просто. - А куда же вы пропали? - насмешливо спросил Лепихин. - Quel dommage! - О! - сказал Фальковский, усмешка тронула его губы. - На вас новый костюм. - Мой костюм? - спросил Лепихин. - На мне? Он не новый. Этот сюртук я сшил прошлым летом. - Я имею в виду новый мундир поручика, - сказал Фальковский. - Его приняли в гусары? - Quoi done? - Вы можете шутить до поры до времени, - спокойно сказал Фальковский и повернулся ко мне:- Зачем вы загнали дрожки в соседнюю деревню? - Дрожки? - Я сделал изумленный вид. - Клянусь, я не выходил из усадьбы. - Подтверждаю! - сказал Лепихин. - С тех пор, как вы куда-то умчались, поручик все время на моих глазах. - Мсье Леппих, - сказал Фальковский, - ваши странности мне известны. Но зачем вмешиваться в дела, которые вас не касаются? Поручик Берестов находится под условным арестом, заявляю это от имени графа Ростопчина. Для какой цели вы укрываете его у себя и даете другую одежду? - Вы с ума сошли! - сказал Лепихин. - Сомневаюсь, - сказал Фальковский. - Признаться, мы надеялись, что вы поможете прояснить личность этого человека. Из частного письма мы узнали, что вы знакомы. Но оказалось, у вас чуть ли не сговор. - Два человека пообедали вместе, у вас уж и сговор, - проворчал Лепихин. Он явно смеялся над Фальковским. - А что надо прояснять? - Я теперь не имею желания продолжать этот разговор, - сухо сказал Фальковский. - Вас, как я вижу, связывает гораздо больше, чем я ожидал. Я только хочу предложить поручику вернуться в Москву. Что касается вас, мсье Леппих, я буду просить полномочий на более серьезный разговор с вами. - Забываетесь! - крикнул Лепихин. - Кто вы и кто я? Que diable vous emporte! - Еще не известно, чем вы заняты, - мрачно сказал Фальковский. Поручик, я жду вас внизу через две минуты. Он вышел. - Каналья! - дрожа от злости, сказал Лепихин. - Он что-то пронюхал. Я уже замечал, что в моих чертежах и записках копались. Послушайте, Берестов, плюньте на эту ищейку! Давайте я выведу вас черным ходом и через сад... Ах, нет, там наверняка солдаты... - А Наташа, - начал было я, - та девушка... Он приложил палец к губам и показал на дверь. - Ничего не знаю! - сказал он громко. - Что касается девушки, увы, не моя область. - При этом он быстро черкнул на столе записку и сунул мне в карман доломана. - Ну, прощайте, - сказал он, пожимая руку, - жалко, что капитан лишил меня приятного общества. Он проводил меня до двери и жарко шепнул в самое ухо: - Вы мне нужны! Не потеряйте записку. Фальковский ждал меня у дрожек. Румянец сошел с его щек, лицо приняло прежнее насмешливое выражение. - Капитан, - сказал я, - вы не боитесь, что я могу стукнуть вас чем-нибудь по голове и укатить бог весть куда в этой таратайке? - Второе вы уже пытались совершить, - довольно любезным тоном сказал Фальковский. - Ошибка! - сказал я. - Ваша первая ошибка! Я никуда не уезжал. - В таком случае кто же уехал? "Э, - подумал я, - не раскусил ты еще Лепихина, раз и думать не можешь, что он способен на такие штуки". - Мой двойник, - сказал я серьезным тоном. - Двойник мой уехал. Я вас предупреждал, что способен на всякое, в том числе и на раздвоение... А все-таки? Вдруг на самом деле сбегу?.. Он промолчал. Золотистое небо сгущалось над Россией. Нежно-оранжевым светом наливался вечерний горизонт. Дрожки катили, покачиваясь.

Из за большого объема этот материал размещен на нескольких страницах:
1 2 3 4 5 6 7 8 9