Как "история безопасности" влияет на восприятие социальной иерархии в современных и исторических обществах?

В обществе, где иерархия власти и социальные роли сильно зависят от ощущений защищенности, концепция "истории безопасности" становится ключевым элементом для формирования политических и социальных процессов. Прежде всего, эта концепция может быть рассмотрена как способ описания реакции на угрозы, исходящие как от внешних врагов, так и от внутренних врагов общества. В последнем случае важнейшую роль играют те, кто воспринимается как "нелегитимный" элемент — так называемые "имитаторы" или "внутренние враги", которые могут подрывать основы существующего порядка и оскорблять культурные или экономические ценности общества.

В историческом контексте "история безопасности" часто включала в себя элементы очищения или изгнания, в ходе чего происходило устранение тех, кто считался загрязняющим чистоту нации или племени. В США, например, с политической точки зрения это выражается в обвинениях в сторону людей, отличающихся по расовому или этническому признаку, а также тех, кто выступает за более либеральные ценности. Влияние таких фигур, как Обама или Клинтон, на электоральное поведение, можно объяснить как пример глубокого разделения между рабочими слоями и образованным классом, что особенно ярко проявилось в контексте выборов 2016 года. Когда элиты начинают оскорблять или игнорировать "простых людей", это не только вызывает протест, но и возвращает уважение к этим слоям через апелляцию к их чувствах достоинства и безопасности.

Тема "истории безопасности" также не нова для других исторических форм общества. Средневековое феодальное общество, например, развивалось в условиях жесткой иерархии, где лорды, обладавшие всей властью, контролировали не только экономику, но и политические процессы. Феодальная система обладала своей собственной версией "истории безопасности", которая утверждала власть лордов и защищала их от внешних и внутренних угроз. Внутренними врагами могли быть, например, крестьяне, недовольные своей зависимостью от феодала. Это чувство защищенности, которое ощущали представители феодальной верхушки, было основано на тех же принципах, что и в современных обществах — страх перед разрушением установленного порядка, необходимость защиты от внешних влияний и врагов.

Интересно, что с переходом к капитализму, многие элементы феодализма остались, хотя общество и сменило форму. В новых капиталистических странах возникла та же социальная иерархия, где элиты стали владельцами капитала и производственных мощностей, а рабочие — зависимыми от этих же элит. В то же время "история безопасности" продолжала играть важную роль. В этой системе также важно было поддержание чувства стабильности и защиты для рабочих слоев, что порой приводило к поддержке авторитарных и националистических идей, направленных на устранение внешних и внутренних угроз.

Отдельно стоит отметить, что капитализм, несмотря на свои теоретические основы демократии и равенства, на практике продолжает поддерживать и усиливать социальное расслоение. Это происходит через концентрацию богатства и власти в руках ограниченного числа людей, в то время как значительная часть населения остается на "низших этажах" социальной иерархии. Внешние и внутренние угрозы, возникающие в таких условиях, часто становятся оправданием для поддержания жесткой вертикали власти, что, в свою очередь, усиливает эмоции, страхи и чувства униженности среди тех, кто ощущает свою зависимость от верхушки.

Именно эти чувства и дают питательную почву для политических манипуляций, в ходе которых создаются исторические нарративы, поддерживающие статус-кво. Апелляции к чувству принадлежности к "истинной нации" или "настоящему народу" часто становятся инструментами легитимации власти и подавления тех, кто может угрожать существующему порядку. В этом контексте становится понятна значимость "истории безопасности" как стратегического инструмента, который используется не только для защиты от внешних врагов, но и для укрепления власти внутри общества.

Конечно, важно понимать, что такие нарративы не являются объективными или нейтральными. Они всегда несут в себе идеологический заряд, создавая бинарные противоположности "мы — они" и оправдывая существующие формы социальной иерархии. Поэтому каждый такой нарратив должен подвергаться критическому осмыслению, особенно в условиях современного мира, где глобализация и технологические изменения открывают новые формы взаимодействия между различными социальными группами.

Чем национальная безопасность становится идеологией и инструментом власти?

Политический дискурс в США на протяжении последних десятилетий неизменно оборачивается вокруг темы национальной безопасности, которая превратилась не только в государственную стратегию, но и в идеологическую основу для формирования общественного мнения и легитимации власти. Национальная безопасность воспринимается как священный институт, неприкосновенный символ, вокруг которого выстраиваются политические споры и идентичность сторонников различных политических сил. Интересно, что в разгар президентства Дональда Трампа либеральные СМИ, такие как MSNBC и CNN, практически каждую ночь обвиняли его в подрыве доверия к ключевым структурам национальной безопасности — ФБР и ЦРУ. Таким образом, антиреспубликанская риторика часто строилась на тезисе о том, что Трамп якобы ослабляет эти «храмы» государственной защиты, используя их как козырь против собственных политических оппонентов.

Эта стратегия отражает одну из главных особенностей политической борьбы — необходимость использовать нарратив национальной безопасности, чтобы дискредитировать оппонентов, даже если для этого приходится апеллировать к их крайней интерпретации. Так, либеральные критики Трампа, обвиняя его в сотрудничестве с Россией и ослаблении санкций, поднимают тему «новой холодной войны», забывая или умалчивая о том, что расширение НАТО и милитаризация восточного фланга давно способствуют нарастанию напряжённости между США и Россией. Смысл в том, что и либеральное, и консервативное политическое руководство, несмотря на риторику различий, схожи в стремлении поддерживать статус-кво национальной безопасности как высшей ценности и оправдывать на этом основании внешние военные интервенции и внутренний контроль.

С начала века национальная безопасность стала темой, объединяющей обе главные партии США, однако с разной стилистикой и подходами. Республиканские неоконсерваторы, такие как Джордж Буш-младший и Макс Бут, видят в США «благим имперским властителем», призванным нести «бремя белого человека», то есть навязывать «просвещённое» управление миру посредством военной силы и интервенций. Либеральные реалисты, воплощённые в политиках вроде Билла Клинтона и Барака Обамы, придерживаются иной риторики, которая, тем не менее, также оправдывает широкое военное присутствие и контроль над глобальным порядком ради защиты «интересов США и союзников». Обама развернул обширную антеррористическую кампанию, заложив базу из сотен военных объектов по всему миру, что свидетельствует о непрерывности и даже расширении военного вмешательства.

Демократическое крыло, представленное Хиллари Клинтон, иногда проявляло ещё более жёсткую позицию, одобряя вторжение в Ирак и поддерживая жёсткие меры безопасности. В итоге национальная безопасность стала своего рода «национальной религией», объединившей представителей обеих партий в культе борьбы с внешними врагами. Но внешние враги — лишь одна часть конструкции. Чтобы национальная безопасность была убедительной и имела эмоциональный отклик у широкой аудитории, элиты всегда создавали и внутренних врагов — «пятый колонны», которые якобы угрожают безопасности государства изнутри.

В администрации Трампа одним из ярких примеров стали обвинения в адрес американских мусульман, в том числе граждан страны, которых представители крайне правых структур причисляли к угрозе национальной безопасности из-за их связей с исламским миром. Так называемый Центр политики безопасности (CSP), с которым сотрудничал советник Джон Болтон, выдвигал требования о лишении гражданства тех мусульман, которые «поддерживают шариат», объявляя их потенциальными врагами внутри страны. Враждебность к мигрантам, в первую очередь мексиканцам, стала ещё одной составляющей внутренней угрозы в риторике Трампа. Мигранты представлялись как массовое нашествие, угрожающее демографическому и цивилизационному облику США, что легитимизировало политику «нулевой терпимости», включая жестокое разлучение детей с семьями.

Такие «враги изнутри» оказываются неотъемлемой частью механизма поддержания национального единства сверху — «истинные члены племени» мобилизуются против «предателей» и «чужаков», что позволяет элитам разделять общество, усиливать поляризацию и удерживать контроль. Важно понимать, что национальная безопасность не просто набор мер по защите государства, а сложный идеологический конструкт, включающий мифы о внешних и внутренних врагах, оправдывающий масштабное вмешательство в жизнь общества и агрессивную внешнюю политику. Этот конструкт активно используется обеими основными политическими силами, несмотря на риторику различий, и служит инструментом легитимации власти, мобилизации электората и оправдания как международных, так и внутренних репрессивных мер.

Понимание этого позволяет увидеть национальную безопасность не только как объективную необходимость государства, но и как инструмент политической борьбы и управления массами, который часто работает на усиление страха, раздора и исключения, подменяя реальную демократическую дискуссию и снижая пространство для критики и альтернативных подходов. В таком контексте важно различать реальные угрозы и политически конструируемые «враги», а также осознавать, как образы национальной безопасности формируют поведение общества и государственную политику в эпоху постоянного конфликта и внутреннего напряжения.

Как преодолеть страх в политике и изменить национальный нарратив

Страх — фундаментальная часть человеческой природы, заложенная эволюцией в ответ на угрозу выживания. Механизм "бей или беги" формировался в процессе долгой борьбы с опасностями и стал неотъемлемым инструментом выживания вида. В политике же страх нередко используется как мощный рычаг управления массами. В американской истории ключевым моментом стало искусственное усиление страха через расовые и культурные разломы, что показал пример Карла Атватера, сумевшего мобилизовать белых консерваторов против чернокожих и либералов, превратив противостояние в настоящую "цивилизационную войну".

Джордж Буш и Дик Чейни унаследовали этот нарратив, объявив "врага цивилизации" в лице мусульман, иммигрантов и левых активистов, обвиняя их в терроризме и варварстве. Трамп лишь усилил эту динамику, превратив политическое противостояние в реальный конфликт вокруг основополагающих ценностей и институтов — Конституции и верховенства закона. Несмотря на то, что его электоральная база составляет не более 40–43%, история знает примеры, когда меньшинство мобилизованных радикалов разрушало демократию и строило авторитаризм. Это создает серьезную опасность повторения таких сценариев и ставит под угрозу всю политическую систему.

На фоне этого нарастающего кризиса появляется массовое движение сопротивления, которое нельзя сравнивать с обычной политической оппозицией. Женский марш, протесты против политики "нулевой терпимости" на границе, движения против массовых расстрелов, #MeToo, забастовки учителей и медицинских работников, протесты Black Lives Matter — все это рябь надежды, нарастающий поток энергии, способный смыть стены угнетения. Эта волна напоминает слова Роберта Кеннеди о том, что каждый акт сопротивления создает маленькую волну, которая вместе с миллионами подобных способна снести даже самые неприступные бастионы несправедливости.

Однако левое движение, как естественный носитель идеи перемен, сталкивается с внутренними вызовами. Национализм и капитализм исторически связаны с правыми идеологиями, а концепции "левых" и "правых" постепенно размываются, что видно на примере популизма Трампа и Берни Сандерса, разделяющих часть электората. Чтобы противостоять нарастанию страха и милитаризованного капитализма, левым нужно сформировать новый национальный нарратив — универсальный рассказ о безопасности и правах для всех, опирающийся на демократические ценности и универсальные права человека.

Американская история показывает, что идея национальной безопасности в исполнении правых — это прежде всего история защиты интересов 1% населения, богатых и корпораций, за счет множества "врагов" и конфликтов. Трамп лишь переработал и усилил эту традицию, связав ее с расовым национализмом, что проявилось, например, в организации и поддержке неонацистского марша в Шарлоттсвилле в 2017 году. Левое движение всегда выступало против такого национализма, стремясь к международной солидарности и универсализму — именно к тем ценностям, что отражены в Универсальной декларации прав человека 1948 года.

Этот документ, один из важнейших за всю историю, закрепляет права, без которых невозможна подлинная безопасность: право на социальное обеспечение, справедливую оплату труда, защиту от безработицы, достойный уровень жизни, медицинское обслуживание и отдых. Понимание того, что безопасность — это не только защита от внешних врагов, но и гарантия социальных прав и справедливости внутри общества, становится ключевым для построения нового национального нарратива.

Важным является осознание того, что страх не исчезает, его невозможно устранить как биологический и психологический механизм. Вместо этого необходимо научиться управлять страхом, не позволяя ему становиться инструментом манипуляции и разделения. Смелость — это не отсутствие страха, а сопротивление ему и способность его контролировать. Именно это понимание должно стать фундаментом для формирования общественного сознания и политики нового времени, в которой безопасность — это гарантия равных возможностей и справедливости для каждого.

Почему скандинавская модель социальной защиты вызывает интерес и может ли она изменить Америку?

Скандинавские страны — Швеция, Дания и Норвегия — служат примером универсальной системы прав и социальной безопасности, охватывающей не только материальные, но и духовные, общинные и личностные потребности. В этих странах универсальные права — бесплатное высшее образование, бесплатная медицина, щедрые программы ухода за детьми и пожилыми, хорошие государственные пенсии, экологические инициативы и доступный общественный транспорт — обеспечивают не только элементарные условия жизни, но и настоящее чувство защищённости. Эта модель, которую Георг Лэйки обозначил как «викинг-экономику», вдохновляет прогрессивных политиков, таких как Берни Сандерс и «справедливые демократы» США, стремящихся к социализму демократического типа.

История студенческого диалога между американским и датским студентами подчёркивает контраст: в Дании высшее образование не только бесплатно, но и оплачивается государством, что является огромным финансовым подспорьем для молодежи. Американские студенты, задыхающиеся в долгах, испытывают зависть и вопросы о том, как финансируется эта система. Ответ прост: высокие налоги, доходящие до 60-65%, но при этом общество получает взамен действительно работающую систему социальной защиты.

В США уровень налогов, в совокупности местных, штатных и федеральных, достигает примерно 45%, но при этом многие граждане не чувствуют ощутимой отдачи. В то же время, в последнее десятилетие наблюдается рост поддержки универсальных программ социальной защиты и положительное отношение к социализму, особенно среди миллениалов. Опросы Pew, Gallup и Rasmussen показывают, что молодое поколение Америки в равной степени оценивает капитализм и социализм, а среди них даже растёт склонность к социалистическим идеям.

Этот сдвиг не возникает на пустом месте. Прогрессивные политики и активисты, такие как Берни Сандерс, Кейт Эллисон и другие, отзываются на этот тренд и стараются сформировать политику, отражающую новые настроения. Однако, важную роль играют и массовые движения, такие как кампания «Бедных людей» под руководством преподобного Уильяма Барбера. Он поднимает важнейшие темы взаимосвязи расизма, бедности и милитаризма, напоминая, что справедливое решение этих проблем требует объединённого и всеохватывающего подхода.

Барбер подчеркивает, что настоящие изменения в США происходили только тогда, когда люди разных рас и классов объединялись в едином движении. Его идея «универсального сопротивления» призывает к созданию многорасовой коалиции, способной справиться с системными проблемами. Это движение включает не только расовые меньшинства, но и белое рабочее и молодое поколение, страдающее от экономических трудностей, ухудшения социальной защиты и экологических проблем. Примеры борьбы профсоюзов учителей и медсестёр в консервативных штатах показывают, что экономическая несправедливость способна объединять широкие слои населения.

Важно понимать, что скандинавская модель — это не просто набор благ, которые кто-то может «позаимствовать» и внедрить в другой стране без изменений. Это сложный социальный и политический договор, который опирается на высокий уровень доверия к государству, культуру солидарности и готовность платить высокие налоги ради общего блага. В США же глубокое недоверие к власти и сильная индивидуалистическая традиция создают серьёзные препятствия для реализации подобных программ. Вместе с тем, именно понимание этих вызовов и готовность к комплексным реформам, которые включают и изменение общественного сознания, и построение новых альянсов, может стать ключом к созданию системы, которая обеспечивает подлинную безопасность и справедливость.

Как универсальные права человека формируют настоящую безопасность в глобальном мире?

Всеобщая декларация прав человека, принятая Генеральной Ассамблеей ООН, провозглашает универсальные права и свободы как общепринятый стандарт для всех народов и наций. Эта декларация указывает, что каждый человек, независимо от расы, пола, языка, религии, политических убеждений, происхождения или статуса, имеет право на все права и свободы, закреплённые в этом документе. Особенно важно, что эти права не зависят от национальной принадлежности или политического статуса территории, где человек проживает. Они признаются универсальными и неделимыми, и именно на этом строится идея настоящей, истинной безопасности.

Исторически национальная безопасность воспринималась как высшая ценность, определяющая взаимоотношения между государствами. Однако такой подход ведёт к паранойе, взаимному недоверию и гонке вооружений — классический «гоббсовский» мир, в котором каждое государство вынуждено бояться потери своего суверенитета и воспринимает соседей как потенциальных врагов. В этом контексте национальная безопасность становится ловушкой, поддерживающей вечное состояние конфликта и вражды.

Истинная безопасность, напротив, возможна только в глобальном масштабе — через совместное управление, международное право и культурное взаимопонимание. Не исключая роль национальных институтов, необходимо признать, что государства — лишь один из уровней, на которых реализуется задача обеспечения безопасности. Наряду с этим важна глобальная координация и локальное управление, обеспечивающие соблюдение универсальных прав и свобод.

Понимание безопасности как всеобъемлющего, универсального права рождается из чувства солидарности между всеми людьми планеты, из осознания общих интересов и взаимозависимости. Это отражено в опыте Европейского союза, где право гражданства и концепция безопасности постепенно трансформируются из национальной в международную плоскость. Границы утрачивают своё прежнее значение, а права и обязанности становятся неотъемлемыми для каждого человека, независимо от места проживания.

Универсальные права человека — это не просто декларативные нормы, а основа для построения глобальных институтов, способных противостоять вызовам современности, будь то изменение климата, ядерная угроза или экономическое неравенство. Для их реализации необходимы международные движения, глобальная солидарность и формирование демократических органов, обладающих властью перераспределять ресурсы в интересах образования, здравоохранения, социальной защиты и экологической устойчивости.

Национализм, часто использующийся элитами как инструмент сохранения капитала и власти, противопоставляет народ одной страны народу другой, искусственно создавая «врагов» и культивируя страх. Это лишь усиливает внутреннюю нестабильность и подрывает перспективы настоящей безопасности. Ложная безопасность, базирующаяся на национальных страхах, не способна обеспечить ни долгосрочный мир, ни развитие цивилизации.

Только отказ от ограниченного национального подхода и переход к глобальному мышлению, основанному на доверии, сотрудничестве и универсальных правах, позволит добиться устойчивой безопасности и человеческого благополучия. Сохраняя национальные институты, мир должен выстроить международные структуры, способные эффективно реализовать права каждого человека и защитить их в условиях взаимозависимого мира.

Важно помнить, что универсализация прав и безопасности требует активного участия не только государств, но и гражданских обществ, социальных движений, объединений работников и всех тех, кто стремится к справедливости и равенству. Борьба за права человека неизбежно связана с противостоянием глобальному капиталу, который стремится сохранить нынешний порядок ради собственной выгоды. Истинная безопасность невозможна без универсального сопротивления этому неравенству и эксплуатации.

Подлинная безопасность — это не просто отсутствие войны или террористической угрозы, а наличие условий для полноценной жизни, развития и самореализации каждого человека на планете. Эта задача требует радикальной перестройки не только политических и экономических систем, но и нашего сознания, отхода от старых националистических догм и принятия идеи глобального сообщества, где права и свободы универсальны и неприкосновенны.

Как капитализм формирует политические конфликты и социальное неравенство

Современный капитализм — это не просто экономическая система, а мощный социальный и политический механизм, формирующий реальность и сознание миллионов людей. Его влияние распространяется далеко за пределы рыночных отношений, проникая в культуру, государственную политику и даже в коллективное восприятие угроз и врагов. Эта система создает особую динамику, при которой социальные конфликты, неравенство и авторитарные тенденции становятся практически неотъемлемой частью общественной жизни.

В первую очередь капитализм культивирует индивидуализм и меритократию, идеологию заслуженного успеха, которая маскирует глубокие структурные проблемы неравенства. Представление о том, что каждый сам строит свою судьбу, скрывает системные ограничения и блокирует солидарность как фактор изменения. В обществе, где главным становится личный успех, разрушаются общности, а вместе с ними исчезает критика социального устройства.

Капитализм стимулирует постоянную конкуренцию не только в экономике, но и в культурной и политической сферах. Этот перманентный конфликт порождает страхи и мифы, которые используются для легитимации неравенства и авторитаризма. Патриотические и националистические нарративы, подогреваемые экономической нестабильностью и культурной тревогой, становятся инструментами создания образа внешних и внутренних врагов — мигрантов, меньшинств, политических оппонентов. В таком контексте формируется «капиталистический фашизм», при котором экономическая эксплуатация сочетается с репрессиями и насилием.

Идея национальной безопасности, трансформировавшаяся в культ, служит оправданием для усиления контроля и подавления инакомыслия. Индустрия безопасности и военный комплекс становятся одним из главных бенефициаров капиталистической системы, создавая замкнутый круг военных конфликтов и внутреннего подавления. Внешние военные операции, такие как удары дронами, не уменьшают угрозы, а наоборот, производят десятки новых врагов и обостряют конфликт.

Экологический кризис также связан с капитализмом, поскольку логика постоянного экономического роста и прибыли препятствует устойчивому развитию. Климатические изменения воспринимаются через призму экономических интересов и политических манипуляций, что замедляет принятие необходимых мер и усиливает глобальное неравенство. При этом самые уязвимые группы и регионы страдают больше всего, что еще больше усугубляет социальное расслоение.

Политические движения и протесты становятся ответом на все эти вызовы, но часто сталкиваются с препятствиями, порождаемыми самим капитализмом. Механизмы «атомизации» общества, культура страха и разобщенности снижают эффективность коллективных действий. Несмотря на это, новые формы солидарности, такие как профсоюзы, экологические движения, движения за расовую и гендерную справедливость, показывают, что возможно строительство альтернативной модели общественных отношений.

Важно понимать, что капитализм — это не неизбежная или естественная форма организации общества. Его устойчивость обеспечивается именно через создание и поддержание определенных нарративов и структур власти, которые можно трансформировать. Осознание взаимосвязи экономических, социальных и политических процессов дает ключ к пониманию того, как бороться с угнетающими системами и искать пути к более справедливому и устойчивому миру.

Как неравенство меняет дом: от Upstairs/Downstairs к реальной жизни

В классическом представлении о доме, разделенном на верхний и нижний этажи, каждый этаж выполняет свою функцию, и лестница между ними представляет собой путь, который человек может пройти, чтобы улучшить свою жизнь. Этот путь может быть легко доступен или, наоборот, затруднен в зависимости от того, где находятся его родные и социальное положение, с которым он пришел в мир. Экономисты используют показатель, называемый «межпоколенной эластичностью доходов» (IGE), чтобы измерить, насколько сильно доход родителей влияет на доход их детей. Значение IGE, равное нулю, означает, что нет связи между доходами родителей и детей. Если IGE равно единице, это означает, что дети, скорее всего, окажутся на том же уровне, на котором родились. Полвека назад IGE в Америке был менее 0,3, однако сегодня он составляет около 0,5, что означает, что шансы на улучшение социального положения человека в значительной степени зависят от того, в какой семье он родился.

Если вернуться к метафоре дома, то сегодняшняя ситуация выглядит так, что лестницы между этажами стали уже. Раньше те, кто оказался на нижнем этаже, могли рассчитывать на шанс подняться, но теперь это становится всё менее вероятным. Особенно явным это стало в последние десятилетия, начиная с 1980-х годов, когда на фоне экономических реформ, корпоративных изменений и политических решений был сильно ужесточен доступ к социальному лифту. Глубокие изменения в социальной и экономической структуре оказались не только вызовом для мечты о равенстве, но и фактически угрожают самому существованию этой мечты, которая когда-то являлась основой американской идеологии.

Этот процесс имеет несколько проявлений. Во-первых, значительно возросло неравенство в доходах. Как свидетельствуют данные о зарплатах топ-менеджеров, пропасть между доходами руководителей крупных компаний и их рядовых сотрудников достигла гигантских размеров. Например, по данным исследования 2018 года, средний коэффициент заработной платы CEO к средней заработной плате работников компаний составил 339:1, а в некоторых компаниях этот показатель даже превышает 5000:1. Это только усиливает чувство отчуждения и невозможности пробиться для большинства.

В то время как на верхних этажах жизни продолжают улучшаться условия для богатых и влиятельных, на нижних этажах ситуация ухудшается. Число людей, которые оказываются в экономической уязвимости, увеличивается, что приводит к росту страха и неуверенности среди среднего класса и рабочего населения. В частности, учащиеся средних и высших учебных заведений становятся все более обеспокоены тем, что долговая нагрузка по студенческим кредитам будет преследовать их всю жизнь, не давая возможности выбраться из бедности.

Это страдание и беспокойство стали основой для новых политических движений и идеологий. С одной стороны, такие условия стали питать прогрессивные контр-нарративы, где критикуется сама структура неравенства, а с другой стороны, они стали фундаментом для движения, которое находит свою основу в консервативных и даже крайне правых идеологиях, таких как Трампизм, белый национализм и другие формы радикальных политических движений. В свою очередь, именно тактическое искаженное легитимирование условий жизни "верхних этажей" создает сильную поддержку для тех, кто борется за возвращение к традиционным ценностям и социальным установкам.

С каждым годом это напряжение между верхними и нижними этажами становится всё более явным и болезненным. Стены "дома" начинают трещать, потому что лестницы, которые когда-то могли служить для мобилизации и перехода между слоями, стали гораздо уже, а между самими этажами возникла пропасть, которую невозможно преодолеть без радикальных изменений в социальной и экономической политике. Это укрепляет и без того существующие критики меритократии, которая когда-то считалась основой для продвижения и достижения успеха в обществе. На данный момент она не выполняет свою функцию, а само понятие "Американской мечты" кажется всё более отдаленным и недостижимым.

К этим проблемам стоит добавить и то, что политическая система, особенно в США, остается в значительной степени застойной. Политические элиты, как правые, так и левые, слабо или вовсе не реагируют на нарастающее неравенство и отчаяние населения, что приводит к росту политической фрустрации и радикализации. Люди, оказавшиеся на нижних этажах, начинают терять веру в традиционные механизмы политического изменения, что открывает дверь для популистских и антиэстаблишментских движений.

Таким образом, то, что в общественном сознании воспринимается как разделение между «верхними» и «нижними» слоями, на самом деле отражает более глубокие процессы. Снижение мобильности, рост социального неравенства и эрозия представлений о справедливости и равенстве создают новую политическую и экономическую реальность. Для того чтобы хоть как-то изменить эту динамику, необходимо понимать, что каждая социальная группа, каждый индивид, в какой бы части «дома» он ни находился, не может быть оставлен наедине с глобальными процессами, влияющими на его жизнь. Проблемы неравенства не решаются простыми мерами или ситуативной политической активностью. Только глубокие реформы в экономике, социальной сфере и политике могут начать ломать те барьеры, которые сегодня стали причиной экономического отчуждения и социальной нестабильности.