Советская экономика в гг

Советская экономика в гг.

Введение

Глава 1. Институциональные изменения.

1.1  Экономическая « реформа» 1965 г.: замысел и его реализация.

1.2  Рецентрализация экономики в 70-е годы.

1.3  Экономическая реформа 1979 г.: замысел и его реализация. Хозяйственные реформы гг.

1.4  Изменения в системе хозяйственного руководства.

Деградация политического и хозяйственного руководства в брежневский период.

1.5  Возникновение и развитие протокапитализма, попытки борьбы с ней в брежневские годы. Влияние протокапитализма на экономическую жизнь СССР.

1.6  Экономические нововведения начального периода перестройки: замысел и результат.

Глава 2 Экономическая политика советского руководства в гг.

2.1 Факторы определения экономической политики.

2.2 Структурная политика.

2.3 Научно-техническая политика.

2.4 Политика доходов.

Глава 3. Результаты развития советской экономики в гг.

3.1 Макроэкономические показатели советской экономики.

3.2 Развитие важнейших отраслей экономики.

3.3 Финансово-кредитная система и денежная система.

3.4 Внешнеэкономические связи.

3.5 Уровень жизни населения.

3.6 Научно-технический прогресс.

Заключение.

2.Экономическая политика советского руководства в гг.

2.1.Факторы определения экономической политики.

Многочисленные факторы влияли на определение экономической политики советским руководством в данный период. Во-первых, доктринальные факторы. Для советского руководства того периода, получившего политическое образование в 30-40-е годы, существовали понятия, которые оно считало священными и неприкосновенными. К ним относилось господство общественной собственности в экономике и необходимость народнохозяйственного планирования, полная занятость, монополия внешней торговли, интернациональная экономическая помощь своим союзникам. Выступить тогда против этих принципов означало сразу оказаться вне партийного руководства или даже вне партии. Даже робкая попытка П. Шелеста в середине 60-х годов предоставить Украине некоторую (в торговле со странами, которые не торгуют с Советским Союзом) самостоятельность в проведении внешнеэкономических связей вызывало единодушный отпор всех членов Политбюро и руководителей экономических ведомств, и Шелест немедленно от нее отказался (1).

Во-вторых, конкретная экономическая ситуация в стране (и в этом советское руководство поступало, как и руководство многих других стран). К изменениям экономической политики его подталкивало ухудшение экономического положения, удовлетворительное экономическое положение способствовало сохранению прежнего экономического курса: от добра, добра не ищут. В отличие от прежнего политического руководства брежневское не строило долгосрочных планов типа плана ГОЭЛРО или 20-летнего плана строительства коммунистического общества в Программе КПСС. Об этой программе благополучно забыли. Лишь в середине 70-х годов вновь вспомнили о необходимости долгосрочных планов, но они остались упражнениями для научных работников, нежели имели практическое значение в экономической политике. Они так и не получили никакой официальной санкции.

В-третьих, сильное влияние оказывали политические события в СССР и других странах, связанные с экономической политикой. Волнения в Новочеркасске в 1962 году надолго отбили желание менять розничные цены на продовольствие, хотя острая необходимость их повышения росла в 70-80-е годы, по мере роста субсидий на мясомолочные изделия. Волнения рабочих в Польше в 1970-х и 1980-х годах толкали на выработку мер по подъему уровня жизни советских людей, чтобы избежать аналогичных событий. Поэтому в планы на IX и XI пятилетки был заложен курс на преимущественное развитие группы «Б» над группой «А».

В-четвертых, огромное значение имел профессиональный и интеллектуальный уровень высших советских руководителей, о чем уже говорилось выше. Среди них вообще не было профессиональных экономистов, и хотя у них и был зачастую производственный опыт и знание жизни, теоретические знания отсутствовали. У подавляющего большинства из них не было и понимания их необходимости. Экономическая теория ассоциировалась в их сознании с нудными учебниками по политэкономии, которые они изучали в советских вузах. Экономические советники из числа научных работников привлекались ими, судя по воспоминаниям, преимущественно, для написания речей, нежели, для выработки экономической политики. Впрочем, многие из них (например, академики Иноземцев и Арбатов) сами не имели каких-либо серьезных научных заслуг в экономике, и в лучшем случае могли пересказать выводы своих подчиненных в руководимых ими научных институтах Академии наук СССР, знакомых с капиталистической экономикой, но далеких от практики экономической жизни в СССР. Высшие руководители послесталинского периода в отношении к экономической науке коренным образом отличались от Ленина и Сталина, которые и сами обладали серьезными экономическими познаниями (особенно Ленин), и умели находить себе квалифицированных экономических советников среди ученых старшего поколения, получивших экономическое образование еще до революции, и имевших крупные научные заслуги (например, академики Варга и Струмилин).

Число проблем экономической политики, с которыми сталкивались советские руководители - множество, и нет возможности (и необходимости) их рассмотреть. Остановлюсь поэтому только на важнейших.

2.2 .Структурная политика.

Структурная политика всегда находилась в центре внимания советского государственного руководства. Именно коренное изменение структуры экономики явилось решающим фактором динамичного развития советской экономики в 30-50-е годы. Вместе с тем, этот период с его огромными потрясениями и жертвами показал опасность чрезмерно быстрых и резких структурных сдвигов в экономике. Это убеждение окрепло у советского руководства в результате трудностей, возникших в ходе реализации структурных сдвигов, начатых в период руководства Хрущева, в частности ускоренного развития химической промышленности и структуры зернового производства в пользу кукурузы.

Брежневское руководство оказалось консервативным и в области структурной политики, в чем также проявились его застойные черты. Риску и неизбежным трудностям быстрых структурных изменений оно предпочитало более спокойное и плавное развитие. Тем более, что необходимость этих быстрых изменений не было в его глазах столь же насущным как в сталинские времена.

В центре внимания советского руководства в 60-80-е годы находились пропорции между развитием потребительского, инвестиционного и военного секторов экономики. Дискуссии о соотношении между этими секторами прямо или косвенно происходили, чаще всего, при обсуждении директив по составлению пятилетних планов. Поскольку, статистически эти сектора прямо не отражались в принятой схеме плановых показателей, дискуссии практически велись вокруг динамики развития конкретных отраслей экономики, в которых овеществлялась продукция этих секторов: сельского хозяйства, легкой и пищевой промышленности, гражданского и оборонного машиностроения и т. д. Еще более предметный характер она носила при решении вопроса о распределении капитальных вложений по отраслям экономики и определении отраслевой структуры экспорта и импорта. Другим (хотя и не совсем точным) выражением той же проблемы явилось определение соотношения между группой «А» и «Б» промышленности, соотношения динамики розничного товарооборота и капитальных вложений. Конечно, все эти проблемы возникали и при обсуждении вопроса о годовых народнохозяйственных планах, если развитие экономики (как это, чаще всего, и было) отклонялось от проектировок пятилетних планов.

К сожалению, для данного периода я не могу воспользоваться при рассмотрении этой проблемы таким бесценным источником, как протоколы заседаний Президиума ЦК КПСС, которые пока еще не опубликованы. Поэтому приходится опираться на народнохозяйственные планы и воспоминания осведомленных современников об обсуждении этих вопросов советским руководством.

Установившееся в 50-60-е годы относительное равновесие в экономике, ее довольно успешное развитие и довольно прочное международное положение СССР, и, уже достигнутый, высокий уровень военных расходов давали основание полгать, что отсутствует необходимость в крупных изменениях, указанных соотношений. Дискуссии шли о небольших их изменениях.

Поскольку советское руководство осознавало степень отставания уровня жизни в СССР по отношению к западным странам, оно при первой возможности ставило себе цель обеспечить более быстрый рост уровня жизни населения. Тем более, что основной экономический закон развития советской экономики говорил о том же. Это желание было совершено искренним. Другое дело, насколько оно было осуществимо при существовавшем хозяйственном механизме и стремлении сохранить крупные военные расходы.

После серьезных неудач с повышением уровня жизни населения в первой половине 60-х годов, послехрущевскому руководству было желательно предстать в глазах населения в наилучшем виде.

Курс на большее удовлетворение потребностей населения был достаточно отчетливо выражен уже в директивах плана на VIII пятилетку. В нем предусматривался, почти тот же, рост группы «Б», как и «А» (соответственно, по приросту на 43%-46% и 49%-52%) с опережением группа «А» лишь в 1,1-12 раза, вместо 1,6 раза - в предыдущие 15 лет (2). Справедливости ради надо отметить, что аналогичное сближение темпов роста предусматривалось и в семилетнем плане. Однако, в отличие от периода семилетнего плана это намерение в VIII пятилетке было даже несколько перевыполнено. Превышение роста группы «А» над группой «Б» составило 1,01 раза - самое небольшое за весь послевоенный период в пятилетнем разрезе (3).

Острая борьба вокруг соотношения между развитием потребительского и инвестиционного сектора возникла при подготовке IX пятилетнего плана. Вот как об этом вспоминал Александр Бовин: «В январе разыгрались бурные события вокруг экономического раздела. Арбатов и Иноземцев доказывали Брежневу, что традиционный подход, когда группа «А» (производство средств производства) идет впереди группы «Б» (производство предметов потребления) - устарел. Производство для потребления, для повышения благосостояния людей – так надо ставить вопрос. Соответственно темпы роста группы «Б» должны быть выше, чем темпы роста группы «А». После длительных дискуссий Брежнев согласился» (4). Тем не менее, даже после этого при редактировании текста доклада горячая дискуссия продолжалась. Противники этого решения указывали на военную опасность и необходимость укрепления обороны. Иноземцев обращал внимание на то, что при низкой заработной плате становится невыгодным внедрение новой техники (5). Хочу в этой связи еще раз обратить внимание на то, что горячая дискуссия вокруг установок развития экономики в пятилетнем плане опровергает, широко распространенный в западной советологической литературе, тезис, что пятилетние планы всерьез не воспринимались советским руководством и носили чисто пропагандистский характер. Другое дело, что от этих проектировок легко отказывались, если экономическое развитие шло в ином, по сравнению по сравнению с намеченным направлением.

В директивах по составлению IX пятилетнего плана впервые предусматривались более высокие темпы роста группы «Б» по сравнению с группой «А»: соответственно 44%-48% и 41%-45% (6). В то же время впервые, рассчитанный в плане IX пятилетки, показатель роста I и II подразделений предусматривал некоторое небольшое (1,03 раза) превышение темпов роста I подразделения (7).

Намеченный в IX пятилетке курс на преимущественное развитие производства потребительских товаров опирался на явно нереальные задания по повышению эффективности производства. Иноземцев, Арбатов и Бовин оказались плохими экономистами, ничуть не меньшими волюнтаристами, чем их политические противники. Фактически, в ходе выполнения IX пятилетнего плана группа «А» росла быстрее, чем группа «Б», хотя это превышение было небольшим (1,05 раза) (8).

Волюнтаристское планирование в IX пятилетке, наряду с традиционными недостатками либеральной модели командной экономики, тяжело сказалось на развитии экономики. Ослабленное внимание к развитию инвестиционного сектора экономики по сравнению с оборонным и потребительским секторами привело к недовыполнению планов по вводу в действие производственных мощностей в ряде отраслей экономики, заданий по механизации ручного труда, и последующему замедлению развития и темпов роста производительности труда. Об этой опасности уже с начала 60-х годов предупреждал, выдающийся советский экономист, А. Ноткин (9). Поскольку, однако, основные фонды по ошибочным данным ЦСУ СССР продолжали увеличиваться достаточно быстро, эта причина замедления экономического роста и других растущих проблем советской экономики выявлена не была. В то же время ограничивать военные расходы также не собирались. В результате уже к концу IX пятилетки по оценке Госплана СССР «страна начала жить не по средствам, шло неуклонное нарастание зависимости от импорта многих товаров, в том числе и стратегических» (10). Тем не менее, Брежнев на заседании Политбюро, состоявшемся 2 апреля 1975 года, через три дня после получения этого доклада, обвинил Госплан СССР в «…сгущении красок и назвал IX пятилетку «нашей лучшей пятилеткой» (11). После этого, чуть ли не прослезившись, он сел. Его тут же начали успокаивать»(12). Косыгин, судя по всему, не выступил в защиту Госплана СССР.

В оценке Госпланом СССР экономического положения СССР в середине 70-х годов особое внимание заслуживает констатация, что СССР начинает жить не по средствам. В воспоминаниях Байбакова, откуда взято это утверждение, его экономический смысл не раскрывается. Вряд ли речь шла о возникшем уже небольшом дефиците государственного бюджета или даже о сокращении золотовалютных резервов, которые в связи с нефтяным кризисом снова начали расти. Допускаю, что квалифицированные работники Госплана СССР, хорошо знавшие реальное состояние экономики, имели в виду назревающее сокращение производственного потенциала, старение производственных фондов, что показывала даже официальная статистика. Именно последнее обстоятельство явно не понималось, и не принималось в расчет Брежневым и его окружением, все более жившими только сегодняшним днем.

Об экономических приоритетах Брежнева достаточно точно говорит хорошо его знавший Александр Бовин: «В деятельности Брежнева выделяются два стратегических направления: улучшить жизнь людей, особенно деревни, и не допустить новой войны» (13), что означало не только линию на разрядку международной напряженности до середины 70-х годов, но и всемерное укрепление вооруженных сил, даже в ущерб экономики. О том же вспоминает и Горбачев, говоря о том что «хлеб и оборона» были для Брежнева главными приоритетами (14). О том, сколь сильной была зацикленность советского руководства на военных расходах, свидетельствует тот факт, что в планах на X и XI пятилетки, в условиях уже, фактически, начавшегося экономического кризиса, предусматривался рост военных расходов в два раза больший, чем рост национального дохода (Вопросы экономики. 1992. С.30-31.).

Столкнувшись с сильным невыполнением плана IX пятилетки (сориентированных на фактическое развитие экономики в предыдущей пятилетке), даже по данным официальной статистики, советское руководство план X пятилетки составило, ориентируясь на ее фактическое развитие в IX пятилетке. Теперь уже пришлось отказаться и от попыток более быстрыми темпами развивать группу «Б».

Видимо, можно полагать, что 1975 год был последним, когда была возможность относительно безболезненного пересмотра экономической политики, и он был упущен, несмотря на рекомендации плановых работников, по вине недальновидного политического руководства СССР.

В середине X пятилетки выявились большие трудности и с ее выполнением, хотя она была намного менее напряженной, чем предыдущая. Именно в этот период Госплан СССР опять явился возмутителем спокойствия, направив в директивные органы докладную записку о большом неблагополучии с выполнением плана X пятилетки и, в частности, о том, что половина прироста розничного товарооборота происходит за счет скрытого роста цен. И опять он, при полном согласии Косыгина, был обвинен в очернительстве (15).

В начале XI пятилетки в центре дискуссий о структурной политике встал вопрос о необходимых капитальных вложениях для развития сельского хозяйства. Разгорелась ожесточенная борьба между, набиравшем силу, секретарем ЦК партии Горбачевым, отвечавшем в ЦК партии за развитие сельского хозяйства, и руководством правительства, противящегося чрезмерному выделению средств для развития сельского хозяйства в ущерб другим отраслям экономики, также остро в них нуждавшимся. Эта борьба завершилась победой Горбачева, получившего поддержку Брежнева, для которого сельское хозяйство всегда было приоритетной отраслью (16).

Важным свидетельством, растущего понимания в СССР надвигающегося экономического кризиса, явился подготовленный под руководством заместителя председателя Совета министров СССР, Председателя Госкомитета по науке технике Совета министров СССР академика и при участи, и большого количества научных работников доклад о состоянии советской экономики, представленный руководству страны. К сожалению, он до сих пор не опубликован, и поэтому о его содержании приходится судить только по изложению небольшого числа лиц,  познакомившихся с ним уже в постсоветский период или участников его составления (С. Шаталина). Поскольку эти лица либо недостаточно компетентны в экономики, либо пристрастны - это изложение не позволяет судить о профессиональном уровне доклада, а скорее о его общей направленности. Вряд ли там были реальные данные о динамике макроэкономических показателей, ибо из участников его составления тогда этим никто не занимался.

Приведу характеристику этого доклада, данную Р. Пихоя, имевшего доступ к архивам высших органов государственной власти СССР того периода: «В докладе содержалась реалистическая картина экономического положения страны, указывалось, что неизбежно будут нарастать финансово-экономические проблемы, что промышленность нуждается в радикальном структурном реформировании, что страна начинает безнадежно отставать в использовании передовых технологий» (17). Шаталин впоследствии в своих воспоминаниях писал об этих двух докладах: «Первый был атомной бомбой, второй - водородной. Даже госплановские снобы говорили: да» (18). Доклад Кириллина был отвергнут советским руководством, а сам Кириллин по одним сведениям - добровольно, по другим - вынужденно ушел со своих постов в правительстве.

В XI пятилетке под влиянием, видимо, событий в Польше и растущего недовольства населения СССР фактической стагнацией уровня жизни основной его части, вновь было предусмотрено обеспечить более быстрое развитие группы «Б» на основе интенсификации экономики и ожидавшегося в результате выполнения, разработанной по инициативе Горбачева, Продовольственной Программы подъема сельского хозяйства, расширение ее сырьевой базы. Поскольку ни того, ни другого осуществить не удалось, а расходы на оборону сокращать не собирались, и это необоснованное намерение в очередной раз провалилось (19).

Острые дискуссии происходили в Госплане СССР вокруг структурных изменений в плане XI пятилетки. О них достаточно подробно и квалифицированно рассказал Геннадий Зотеев. Я уже упоминал выше эту альтернативу концепции ускорения, как более реалистическую. Она исходила из трезвого анализа многих недостатков советской экономики. О причинах этих проблем говорилось в самых общих, но отнюдь не бессодержательных (или банальных по выражению Зотеева) словах: «… мы должны жить и строить по средствам, зарплата должна быть заработана, экономика должна быть экономной. Составители концепции проявили немалую и довольно редкую для того времени (начало 1983 года) прозорливость, сделав вывод, что нефтяной бум закончился и неизбежно падение цен на нефть. Они считали неизбежным сокращение расходов на «священные коровы» советской экономики: оборону и сельское хозяйство, а также экономическую помощь союзникам СССР, что требовало немалого гражданского мужества. Вместе с тем, обращает на себя внимание, что авторы этой концепции примирились с фактическим (за минусом скрытого роста цен) прекращением экономического роста до конца века. Они проектировали рост капитальных вложений до конца века на уровне намного ниже роста ВВП: 1,5%-2% ежегодно при росте ВВП на почти 3%, что плохо вязалось с отмеченным в концепции старением основного капитала (20). Наиболее просвещенные деятели советской системы уже примирились, таким образом, с ее угасанием.

Горбачевское руководство придерживалось другой точки зрения. Оно выдвинуло концепцию ускорения. Необоснованность плана ускорения на XII пятилетку была показана выше. Здесь следует обратить внимание на то, что предусматривалось также обеспечить, как и в плане предыдущей пятилетки, более быстрый рост группы «Б» при одновременном ускорении темпов роста группы «А» (21). И это притом, что одновременно предусматривалось ускорить темп роста капитальных вложений до 25% вместо 16% по данным ЦСУ СССР за предыдущую пятилетку (22), а также ускоренное развитие машиностроения при росте также и обороной промышленности. На бумаге такие несочетаемые пропорции обеспечивались нереальными задачами по повышению эффективности производства.

Важнейшей частью структурной политики являлось формирование межотраслевых пропорций в экономике. Частично этот вопрос рассматривался при анализе наиболее крупных макроэкономических пропорций. Приоритетными являлись развитие военно-промышленного комплекса, куда направлялись самые качественные ресурсы, и сельское хозяйство. Далее следовали электроэнергетика, топливная промышленность, особенно, нефтяная и газовая, приносящие также огромные валютные доходы, цветная металлургия, работающая преимущественно на оборонную промышленность, некоторые отрасли химической промышленности. Из указанных отраслей только ускоренное развитие нефтяной, газовой промышленности и электроэнергетики можно отнести к бесспорно удачным решениям советского руководства.

Остальные отрасли являлись париями, для них средства выделялись по остаточному принципу. Слабо финансировалось развитие гражданского машиностроения, особенно отраслей, обеспечивающих механизацию ручного труда (подъемно-транспортного машиностроения), межотраслевых производств и обновления самого машиностроения (станкостроительной промышленности). Низким оставался технический уровень большинства отраслей обрабатывающей промышленности вследствие недостаточных капитальных вложений и низкого их технического уровня, cельского хозяйства - вследствие низкого технического уровня сельскохозяйственного машиностроения, автомобильного и речного транспорта, связи и всей сферы услуг населению.

Традиционный для советской экономики (и совершенно правильный) принцип ускоренного развития отраслей, обеспечивающий научно-технический прогресс, сохранялся зачастую только на бумаге. Серьезные неудачи в реализации этого принципа в хрущевский период послужили основанием не для обеспечения ее более продуманного осуществления, а для его сдерживания, упора на традиционные отрасли и подотрасли, где риск неудач был меньше. Эта особенность развития советской экономики в брежневский период наиболее очевидна в развитии химической и электронной промышленности. В таких отраслях химической промышленности, как производство синтетических волокон и пластмасс, особенно наиболее прогрессивных видов, огромное отставание от западных стран преодолевалось крайне медленно, а иногда даже усиливалось. Исключительно высоким оставалось отставание от Запада в области электроники. Ускоренно развивалось только производство и научные исследования в области военной электроники. Велико было отставание в области промышленной электроники в количественном и, особенно, качественном отношении, и оно не сокращалось. Ничтожным оставалось производство бытовой электроники, и крайне низким был ее технический уровень. С огромным опозданием (для такой стремительно развивающейся отрасли) было понято значение персональных компьютеров, и первые (и неудачные) попытки наладить их производство произошли только в конце перестройки, с опозданием на 10-15 лет. Этот провал в области электроники резко контрастирует с огромными и успешными усилиями по ускоренному развитию прогрессивных отраслей промышленности СССР, которые осуществлялись в 30-50-е годы. Между тем, на ключевое значение именно электроники для научно-технического и экономического прогресса еще в начале 60-х годов настойчиво и убедительно указывали такие выдающиеся советские ученые-естественники, как , (23), выдающийся советский экономист . Только части огромных и бессмысленных вложений в военно-промышленный комплекс хватило бы для преодоления этого вопиющего отставания в электронике.

Внутри отраслей, как правило, предусматривалось ускоренное развитие продукции, пользующейся повышенным спросом или с повышенными техническими характеристиками. В качестве примера можно привести задания по отраслям промышленности, содержащиеся в директивах по составлению X пятилетнего плана (24). Поэтому было бы ошибочным рассматривать планирование того периода целиком консервативным. Другое дело, что планируемый научно-технический прогресс носил инерционный характер, не предусматривал научно-технических скачков, о чем подробнее будет сказано ниже.

На структурную политику советского руководства негативное влияние оказывало несовершенство, использовавшейся ими при принятии решений, общеэкономической информации. Они сами стали жертвой системы обмана мирового сообщества и собственного населения, которую создавали много лет. Конечно, они, скорее всего, сознавали дефекты несовешенство этой информации, и ориентировались в практических действиях больше на относительно надежные натуральные показатели. Но натуральные показатели были неспособны дать всеобъемлющую картину состояния экономики. И здесь лживые сводные общеэкономические показатели дезориентировали. Попытки наиболее талантливых ученых – экономистов () еще в середине 60-х годов на основе реальных (очищенных от скрытого роста цен) общеэкономических показателей показать негативные тенденции экономического развития и предложить альтернативную, хотя и не бесспорную, структурную экономическую политику не только не нашли понимания у советского руководства, но и повлекли административные репрессии в адрес Михалевского, а сам доклад был сожжен (!) Председателем Госплана СССР и президентом Академии наук СССР (25). Иначе как самоубийственными такие действия трудно назвать.

2.3. Научно-техническая политика.

Никогда еще о научно-техническом прогрессе советские руководители не заявляли так много, как в 60-70-е годы. Однако, реальные действия советского руководства в этой области в данный период, в гораздо большей степени, чем в предыдущий, шли вразрез с этими декларациями. Конечно, препятствовала, прежде всего, косная социальная и экономическая системы. В прошлом этой косности противостояли, как могли и где считали необходимым, более проcвещенные высшие руководители, знавшие как бороться с этой косностью (Сталин и, в меньшей степени, Хрущев). Брежневское руководство, само косное, этому противостоять не могло и не хотело.

Самое главное в этой связи состоит в том, что оно не отдавало себе ясного отчета в том, от чего зависит научно-технический прогресс. Оно видело самые непосредственные причины его неудовлетворительного хода в СССР: слабая интеграция прикладной науки и производства, слабая заинтересованность производства в научно-техническом прогрессе, недостаточное финансирование и т. д. Зависимость развития науки от общего социально-политического климата, престижа научного труда, свободы научного творчества, достойной оценки лучших ученых, характера экономической системы и других тонких факторов, определяющих развитие науки либо вообще не осознавались, либо недооценивались. Нередко на них закрывали глаза, не имея возможности и желания что-то исправить.

Все более снижались нравственные и профессиональные критерии в науке. Этому и раньше способствовала организация советской науки, где соревновательный элемент минимизировался. Но раньше этому препятствовало наследие «проклятого прошлого» в виде «созвездия» выдающихся ученых, а с другой стороны, их поддержка со стороны государственного руководства, знающего нравы советской науки. Новое руководство перестало этому препятствовать. Для него важнее всего было послушание ученых, нежели их талант. Рассказанная выше история с экономистом Михалевским хорошо это показывает. В уничтожении его талантливой и правдивой работы участвовал даже президент Академии наук СССР - действительно выдающийся ученый М. Келдыш. В конце 60-х годов советским ученым были преподаны и другие наглядные уроки. Инакомыслящие ученые в области общественных наук (истории, экономике, философии) были подвергнуты грубой проработке и в связи с их общественной деятельностью («подписанты» против судебных репрессий писателей Синявского и Даниеля), и их профессиональной деятельностью, отклоняющейся от сложившихся догм. Не ушло от этой постыдной компании на этот раз и, отличавшееся ранее известным либерализмом, Сибирское отделение Академии наук СССР во главе с Лаврентьевым. Изгнание зачастую из науки вообще или на ее далекую периферию, или эмиграцию в Израиль в начале 70-х годов открыло дорогу к руководящим постам в науке посредственным, но лояльным власти ученым, которые продвигали вверх себе подобных. Очень удачно воцарившиеся в науке нравы в 70-80-е годы отобразил писатель Д. Гранин в книге «Зубр»: «Сукачев, Прянишников, Кольцов, Астауров, Зенкевич. Из таких людей составлялась горная цепь. Они создавали масштаб высоты. По ним мерили порядочность. Их боялись - что они скажут? Настоящего, постоянно действующего, общественного мнения недоставало, не было того, что называется обществом, научной средой, которая определила бы нравственные критерии, осуждала бы кого-то за плагиат, за эксплуатацию учеников, за бесчестные поступки, хвалила бы за гражданскую смелость, за порядочность. Общественное мнение заменяли отдельные ученые, в которых счастливо соединялись нравственный и научный авторитеты. Все меньше становилось тех, чьего слова боялись. Не перед кем было стыдиться. Одни умирали, других усылали, одни замолкали, другие отчаялись. Их правила чести становились слишком трудными, поэтому их называли старомодными. Они уходили в легенду - Пророки, Рыцари Истины, Хранители Чести» (26). Автор показал процесс деградации науки на примере биологии. Но то же самое происходило и в других областях фундаментальной науки.

Выразительный портрет нового типа ученых в области общественных наук нарисовал, выдающийся американский (в прошлом советский) экономист, Игорь Бирман: «По внешним признакам Николай Прокофьевич Федоренко - самая вершина: помог Немчинову основать ЦЭМИ, академик-секретарь Отделения экономики и член президиума АН, главный редактор журнала и прочая, и прочая, стало быть, полным чином «главный ученый экономист страны», несчетны статьи-книги, вряд ли сам в них строчку написал. В 1966 году меня зазывали в ЦЭМИ: условие - писать для шефа. Общая образованность - интеллигентность на уровне Ельцина, Черномырдина… Хуже всего – Федоренко помогал не бесплатно, а писавшим для него (то есть за его подписью) и собутыльникам - личные векселя оплачивал. Известен случай, когда, выламывая руки членам совета, провел в доктора за помощь в строительстве дачи; пробивал малоученых в член-корры, академики»(27).

В управлении наукой, как и в других областях общественной жизни, возросла роль партийного аппарата. Отдел науки ЦК партии, отделы науки ЦК компартий союзных республик и Обкомов партии решали, кто будет руководить научными институтами, вузами, ориентируясь, прежде всего, на управляемость этих людей. Во главе отдела науки ЦК КПСС был поставлен уже в середине 60-х годов, весьма посредственный, ученый – историк С. Трапезников. Он и руководил непосредственно деятельностью по разрушению фундаментальной и вузовской, прежде всего, общественной, но и прочей науки. Для работников партийного аппарата открылись широкие возможности получения научных степеней. Раболепные руководители институтов и вузов, подобранные ими ученые советы штамповали в массовом количестве для партийного (но также и ведомственного) начальства защиты диссертаций, не имеющих никакой научной ценности. Потом «эти», с позволения сказать, «ученые» пересаживались в кресло руководителей институтов, ректоров вузов, заведующих кафедрами вузов, и определяли развитие науки в этих научных учреждениях. Под их «мудрым» руководством защищались тысячи, десятки тысячи диссертаций, имеющих ничтожную научную ценность. В то же время эмигрировали, не имея возможности реализовать свои способности внутри страны многие крупные ученые еврейской национальности (только им это и разрешалось в то время). Среди известных экономистов назову таких блестящих ученых, как уже упоминавшийся Игорь Бирман, , экономист и социолог Владимир Шляпентох, уже в Америке развернувший свой талант Владимир Конторович. Они к тому же имели свое мнение и плохо умели приспосабливаться к подлости.

Академия наук СССР, пользовавшаяся раньше немалым научным и общественным авторитетом, вследствие научных заслуг многих академиков и осмеливавшаяся иногда вступать в конфликт с партийным руководством, теперь становилась все более ручной. Относительно строптивых ее руководителей удаляли, как это случилось с Лаврентьевым, не ладившим с первым секретарем Новосибирского обкома партии Горячевым, и замененным на посту председателя СО АН СССР в начале 70-х годов послушным, но несравненно менее заслуженным, Г. Марчуком.

Подавляющее большинство академиков АН СССР в начале 70-х годов по указке сверху осудили взгляды и общественную деятельность академика Сахарова, не имевшего возможности им публично внутри страны и в стенах Академии ответить, чем еще больше подорвали свой общественный авторитет. К этому времени, в соответствии с новой, не побоюсь сказать, идиотской тенденцией в академики и члены-корреспонденты преимущественно избирали не за научные заслуги, а за занятие должности: директор академического (и очень крупного неакадемического, оборонной промышленности) института непременно избирался либо в академики, либо в члены-корреспонденты, независимо от научных заслуг. Не этим придворным академикам было проявлять самостоятельность мышления.

Еще хуже обстояли дела в гражданской отраслевой науке. Она, в основном, только по названию называлась наукой. В большинстве отраслевых НИИ число остепененных было невелико. Выполняли эти НИИ чаще всего функции подсобного персонала отраслевых министерств, либо конструкторских бюро. Их изобретательская активность была минимальна, как и влияние на научно-технический прогресс в стране. Господство над этими, так называемыми, НИИ отраслевых министерств и местных партийных организаций было абсолютным. Слабость в их работе видели в их оторванности от производственных предприятий, вследствие чего затруднялось внедрение их разработок. Это было справедливым, но не главным. Передача их в подчинение предприятиям в рамках научно-производственных объединений, начавшееся в начале 70-х годов по инициативе Ленинградской партийной организации, мало что изменила в ускорении научно-технического прогресса: научно-производственные объединения оценивались, прежде всего, по производственным показателям их деятельности, и НИИ в их составе стали теперь уже зачастую подсобными учреждениями предприятий в выполнении производственного плана. Выдвигавшаяся первым заместителем председателя Государственного комитета по новой технике академиком В. Трапезниковым, идея конкуренции в деятельности научных организаций поддержку советского руководства не получила.

Несколько лучше обстояли дела в науке, занимавшейся оборонными вопросами. Необходимость соревнования с Западом в военной области заставляла поддерживать их более высокий уровень. Но и здесь имелись те же тенденции, что и в академической, и в отраслевой гражданской науке. Талантливые ученые и руководители постепенно заменялись все менее талантливыми, а часто, и посредственными. Это можно показать на примере космической науки и техники. После смерти Сергея Королева во главе мирных (но связанных с военными) космических исследований был поставлен, гораздо менее талантливый, академик Мишин. Во многом (но не только) поэтому, как показано в ряде исследований и воспоминаний постперестроечного периода, несмотря на огромные затраты, СССР, бывший многие годы впереди США в области освоения космоса, проиграл им в освоении Луны - посылке человека на Луну в 1971 году. Аналогичные явления происходили и в другой области, где СССР опережал США - противоракетной обороне. Как показано в воспоминаниях инициатора исследований в этой области Григория Кисунько - именно после 1967 года началось, исключительно в карьеристских интересах группы лиц из руководства ВПК, Минрадиопрома и Министерства обороны, вытеснение Кисунько и его соратников из научного руководства этими исследованиями, и замена их малокомпетентными руководителями,  которые завели исследования в этой области в тупик, нанеся огромный материальный ущерб государству (28).

Поскольку советское руководство оказалось неспособно выработать научно-техническую политику, стимулирующую научно-технический прогресс и он замедлялся, оно пошло на то, чтобы заменить эту, сложнейшую и непосильную для себя ношу, испытанным в 30-40-е годы, более дешевым и легким промышленным шпионажем в развитых капиталистических странах. Эту линию, если верит писателю Гранину, обосновал еще в середине 60-х годов один из руководителей Минрадиопрома в беседе с выдающимся ученым в области электроники, бывшим американским гражданином, выведенным в основанной на реальных событиях книге «Бегство в Россию» под фамилией Картос: «И чем же Вы замените науку и ученых? Соцобязательствами? - спрашивает Картос. Его поучающий тон вывел из себя Кулешова. У нас много чего первоклассного. У нас, например, разведка первоклассная… Она обеспечивает нас… С ними проще иметь дело, чем с Вами. Как там сделают что-нибудь стоящее, они нам доставят, и порядок» (29). Об огромных масштабах советского научно-технического шпионажа в этот период сообщает самая авторитетная на Западе история КГБ (30). Об этом же с гордостью пишут и бывшие руководители советской внешней разведки, председатель КГБ В. Крючков. При такой опоре на промышленный шпионаж собственная наука могла казаться излишней. Но эта опора предопределяла и растущее научно-техническое отставание от Запада, ибо крались уже освоенные образцы техники.

В начале 80-х годов администрация Рейгана, поняв огромную роль промышленного шпионажа в развитии советской экономики, приняла энергичные меры по его пресечению и снабжению СССР научной и технической дезинформацией. Советская наука и техника оказались неподготовленными к этой новой ситуации.

В начале перестройки усилению собственного научно-технического прогресса придавалось огромное значение. Но меры по его ускорению шли по раннее испытанному пути: увеличение ассигнований, научно-производственные объединения, межотраслевые научно-технические комплексы. Новые экономические условия не создавались, возглавляли новые структуры, как правило (С. Федоров и Б. Патон были исключениями), люди из старой «колоды» малоспособных производственных и научных деятелей. Других и не искали. Никакого ускорения научно-технического прогресса не получилось.

Разработку экономических реформ тоже взяли на себя первоначально академики, не имевшие больших научных заслуг. Конечно, они, в отличие от академика Федоренко, писали работы сами и были интеллигентными, и хорошо информированными, умными людьми, понимавшими недостатки советской экономики, но самостоятельных оригинальных научных работ не создали (академик в этом отношении был исключением, но его научные интересы лежали в другой плоскости, не связанной с формированием нового хозяйственного механизма). Глубокого понимания механизма функционирования советской экономики у них, слабо связанных, к тому же как и у многих других ученых-экономистов, с реальной хозяйственной жизнью - не было. Не говоря уже о понимании особенностей истории России и советского общества. Образцом для них были хозяйственные реформы в Восточной Европе. Опытные практики, как и талантливые, менее титулованные, ученые, по-видимому, были бы более подходящими и умелыми реформаторами. Одним словом, и здесь советское руководство расплачивалось за свою порочную в этот период политику в области науки, затруднявшую ее развитие. С таким бедным интеллектуальным багажом СССР вступил в решающий период перестройки, а затем и постперестроечный период. Сказанное выше не означает, что в советском обществе и науке отсутствовали умные талантливые люди или их было незначительное количество (хотя никто не знает, даже примерно, каково оно было реально). Просто общественный и научный механизм держал их, чаще всего, на вторых ролях, не позволял оказывать заметное влияние на научно-технический и общественный прогресс. Извлечь этих людей из второстепенного положения является сложнейшей социальной задачей и не решается быстро демократическими методами (ее решал Сталин в 30-е годы, но с тех пор экономика и наука намного усложнились). Данное обстоятельство требуется отметить еще и потому, что в постсоветский период многие молодые журналисты и историки, сопоставляя огромные успехи советской науки и техники с полной деградацией научно-технического прогресса постсоветского периода, делали вывод об огромном, нереализованном в середине 80-х годов, потенциале индустриально-технического развития СССР, сорванного перестройкой. Особенно характерны в этом отношении многочисленные очень яркие по форме и интересные по содержанию работы журналиста и историка Максима Калашникова, вышедшие во второй половине 90-х годов и начале XXI века (31). Приводя в качестве доказательства, действительно выдающиеся, примеры отдельных достижений (в том числе и нереализованные из-за инертности бюрократии) советской науки и техники, Калашников распространяет их на всю огромную сферу научно-технических исследований того периода. Нередко он опирается и на, недостаточно проверенные, факты реальных или потенциальных достижений.

2.4. Политика доходов.

В политике доходов населения в данный период достаточно отчетливо проявляется одна линия: увеличение, прежде всего, доходов низкооплачиваемых слоев населения. К таким слоям традиционно в СССР относились работники сельского хозяйства, особенно нечерноземного Центра России и некоторых других районов, низшие разряды работников несельскохозяйственного производства и бюджетных учреждений, пенсионеры. Увеличение доходов низкооплачиваемых групп населения диктовалось стремлением улучшить жизненные условия наиболее обездоленных групп населения и привлечь их симпатии на сторону власти. Эта линия, начавшаяся еще в VI пятилетку, когда больше всего был поднят минимальный уровень оплаты труда (с 27 до 40 руб. в месяц), была продолжена в VIII и IX пятилетках: минимальный уровень оплаты труда был поднят до 60 руб. в 1968 году и 70 руб. в 1975 году (32). В результате доля минимальной оплаты труда к средней по народному хозяйству выросла с 34% в 1959 году (до повышения) до 48% в 1975 году (33). В начале 80-х годов минимальная заработная плата выросла до 80 руб., что составляло 42% от средней заработной платы. В то же время ежемесячные пенсии в среднем были ниже минимальной заработной платы, составляя лишь 33 руб. в 1965 году и 72,7 руб. в 1986 году.

Одновременно происходило очень значительное (с 3,5 до 2) уменьшение разрыва в тарифных ставках рабочих высшего и низшего разрядов промышленности (34). Все эти годы заработная плата инженерно-технических работников росла медленнее, чем всех работников, в результате чего ее доля к средней по стране неуклонно падала и к 1985 году почти сравнялась с ней. Очень медленно росла оплата квалифицированного труда в бюджетных учреждениях (например, профессорско-преподавательского состава в вузах и труда научных работников). В направлении выравнивания условий жизни высокооплачиваемых и низкооплачиваемых работников влияла и, проводимая неуклонно с середины 50-х годов, линия на преимущественное развитие общественных фондов потребления, которые распределялись официально равномерно между различными доходными группами. Все эти мероприятия в совокупности привели к тому, что стимулы к повышению квалификации и интеллектуального потенциала общества, чрезвычайно сильные в период классической модели командной экономики, почти исчезли в данный период, что крайне негативно сказывалось на развитии экономики, приводило к деинтеллектуализации общества. Частично это снижение разрыва между квалифицированным и неквалифицированным трудом было связано с чрезмерным по сравнению с нуждами экономики и общества увеличением числа лиц умственного труда, для достойной оплаты которых у экономики, обремененной огромными военными расходами, не было ресурсов.

Вместе с тем, в обществе происходили процессы, приводившие реально к усилению дифференциации в уровне жизни. Они связаны, во-первых, с расширением сферы действия "теневой" экономики и, во-вторых, с многочисленными привилегиями номенклатуры.

Огромное расширение "теневой" экономики приводило к увеличению доходов у миллионов и, возможно, даже десятков миллионов людей в ней занятых. Но особенно значительным оно было у сотен тысяч руководителей предприятий и их покровителей в государственном аппарате. Производившиеся в первой половине 80-х годов обыски у высокопоставленных чиновников приводили к обнаружению у многих из них материальных и денежных ценностей на миллионы рублей, что означало - годовые доходы в сотни тысяч рублей, в десятки раз перекрывавшие их годовые официальные доходы (которые они, как и "теневые" доходы еще и тратили на текущие нужды). С учетом "теневых" доходов, скорее всего, дифференциация доходов в этот период даже существенно выросла. Однако, этот рост дифференциации доходов в отличие от 30-х годов был связан не со стимулированием напряженного и квалифицированного труда, а преимущественно с паразитированием на недостатках командной экономики (некоторые высокие доходы, как, например, доходы «шабашников» или репетиторов, совмещали то и другое). Именно в этот период среди населения стало популярным ругательство: «Чтобы ты жил на свою зарплату…». Государство не предпринимало очень долго никаких серьезных усилий по ограничению паразитических доходов, дезорганизовавших советскую экономику.

Таким образом, никакой позитивной политики доходов, ориентированной на стимулирование экономики, в этот период не было. Государство безвольно плелось в хвосте почти стихийных процессов хозяйственной жизни. Максимум чего оно добилось так это недопущение массовой нищеты населения и терпимой, хотя и малосодержательной, жизни большей ее части.

Сноски:

1) . Так это было. М. 1999. С.623-627.

2) Структура народного хозяйства СССР. М. 1967. С. 41.

3) Пропорции воспроизводства в период развитого социализма. М. 1976. С.10.

4) Александр Бовин. ХХ век и жизнь. Воспоминания. М. 2003.С. 228.

5) Там же. С. 229-230.

6) КПСС в резолюциях и решениях съездов, конференций и Пленумов ЦК. Т. 12. М. 1986.С. 49.

7) Пропорции воспроизводства. Ук. соч. С. 14.

8) Там же. С.10.

9) Структура народного хозяйства СССР. С. 17-44. Пропорции воспроизводства. С. 5-19.

10) . Сорок лет в правительстве. М. 1993. С. 126.

11 Там же.

12) Там же. С. 127.

13) Александр Бовин. Ук. соч. С.255.

14) C. Жизнь и реформы. М. 1995.С. 206.

15) . Ук. соч. С.129-133.

16) . Ук. соч. С.195-212.

17) . Советский Союз: история власти. Новосибирск. 2000. С. 333.

18) Станислав Шаталин. Прерванный диалог. Тверь. 1998. С.135.

18) КПСС в резолюциях. Ук. соч. С. 54.

19) Промышленность СССР. М. 1987. С. 8.

20) The destruction of the soviet economic system. Edited by Michael Ellman and Vladimir Kontorovich. New York, London. 1998. P.90-91.

21) . Об основных направлениях экономического и социального развития СССР на годы и на период до 2000 года. М. 1986. С.18.

22) Там же. С.19.

23) На пороге кризиса: нарастание кризисных явлений в партии и обществе. М. 1990.. С. 237-238.

24) КПСС в резолюциях. Ук. соч. С.54-71.

25) . Борис - наш герой. ЭКО. №С. 128-130.

26) Д. Гранин. Зубр. Новый мир. 1987. № 2. С.73-74.

267) Игорь Бирман. Я – экономист. М. 2001. С. 232-233. Весной 2006 года академик Федоренко умер. Многие ученые, знакомые с работой ЦЭМИ, подтверждают оценку И. Бирмана.

28) Григорий Кисунько. Секретная зона. М. 1996. С.478-507.

29 )Даниил Гранин. Бегство в Россию. М. 1995. С.340.

30) Кристофер Эндрю, Олег Гордиевский. КГБ: История внешнеполитических операций от Ленина до Горбачева. М. 1992. С. 624-627.

31) Битва за небеса. М. 2005. Оседлай молнию (совместно с Юрием Крупновым). М. 2003. Вперед в СССР – 2. М. 2003. Третий проект (совместно с Сергеем Кугушевым). М. 2005.

32) Садаееси Оцу. Советский рынок труда. М. 1992. С.193-194. Эта книга японского экономиста является лучшим исследованием состояния рынка труда в СССР в 60-80-е годы.

33) Там же.

34)Там же. С. 193.