История донского казачества

СОДЕРЖАНИЕ

Введение…………………………………………………………… стр

I. История донского казачества…………………………………... стр

1. Возникновение казачества………………………………… стр

2. Военная служба казаков………………………………….... стр. 7

II. Казачество и гражданская война в «Донских рассказах»

М. Шолохова……………………………………………………..... стр

1.  «Родинка»…………………………………………………... стр

2.  «Продкомиссар»……………………………………………. стр.

3.  «Семейный человек»………………………………………. стр.

4.  «Шибалково семя»…………………………………………. стр.

5.  «Чужая кровь»……………………………………………… стр.

III. Донское казачество в Гражданской войне на страницах

романа «Тихий Дон»…………………………….стр.

IV. Заключение…………………………………………………… стр.

Введение.

Поче­му именно судьба русского казачества в роковое для России время оказалась в центре внимания автора столь масштабного произведения? Кажется, ответ лежит на поверхности: этот ма­териал был знаком художнику. Есть причины и куда более глубокие, связанные с тем особым положением, которое тра­диционно занимало казачество в русской истории. Первое летописное упоминание казаков произведения? Кажется, ответ лежит на поверхности: этот ма­териал был знаком художнику.

Революции практически нечего было дать казакам: в большинстве своем в земле они недостатка не зна­ли, обиженными властью себя не чувствовали — наоборот, ве­рой и правдой готовы были ей служить. К тому же казачество с трудом вписывалось в привычные марксистские схемы, объ­яснявшие историю как классовую борьбу — извечную борьбу угнетателей с угнетенными. Действительно, крепостного пра­ва казаки не знали, в основном честным трудом наживали свое состояние, разве что использовали наемных работников (как, скажем, семья Коршуновых в романе), да и то многие справлялись своими силами (как семья Мелеховых), так что ни эксплуататорами, ни эксплуатируемыми быть не могли. Все, что нужно было казаку, - это возможность спокойно заниматься своим главным делом: трудиться на земле. Однако это оказалось невозможно.*

Герои большинства произведений — донские казаки. Жизнь казачества с его традициями, свое­образным бытовым укладом и миросозерцанием, с его тра­гической судьбой — особая страница российской истории. Безусловно, шолоховская проза дает яркое представление о быте и исторических судьбах казачьего сословия. Однако для того, чтобы по-настоящему осмыслить своеобразие ха­рактеров шолоховских героев, мотивировку их поступков, необходимо хорошо представлять, что такое донское каза­чество, в чем особенность его формирования и положения в политической, экономической и социальной структуре дореволюционной России, что определило трагедию каза­чества в период гражданской войны. Поэтому целесообразно будет дать небольшую историческую справку.

I. ВОЗНИКНОВЕНИЕ КАЗАЧЕСТВА

Этимология слова «казак» не выяснена до сих пор. считал, что оно происходит от среднеазиатского «казмак», что означает скитаться, бродить. Так называ­ли себя среднеазиатские киргизы, ведшие кочевой образ жизни.

Классики российской истории и утверждали, что это слово было заимст­вовано у татар в XIV—XV веках, когда предки русских я украинцев стали интенсивно колонизовать юг и юго-вос­ток России. считал, что слово «казак» вошло в русский обиход от половцев, у которых оно озна­чало страж, охранник. В начале нашего века появилась версия, которая в какой-то мере обобщала все эти утверж­дения: слово «казак» — монгольского происхождения от «ко» — броня, латы и «зах» — межа, граница, словом — «защитник границы».

К XV—XVI векам в Московской Руси казаками называ­ли свободных людей, работавших по найму или определяв­шихся на военную службу для охраны границ государства (служилое казачество).

Велика роль служилого казачества в расширении Мос­ковского государства в XVI — XVII веках, в колонизации новых земель как юга и юго-востока, так и Сибири и Даль­него Востока. Наряду со служилым казачеством в Москов­ской Руси XV—XVI веков существовало и «вольное» каза­чество, или, как его еще называли, — «гулящие люди», для которых было характерно полное отсутствие как не­движимости, так и постоянного места жительства.

Особенно притягательна для этих людей была южная граница Московского государства. Люди, недовольные существующим порядком, преследуемые государством, авантюристы, искатели наживы, а позднее и беглые холопы и раскольники, смешались с остатками служилого казачества, фактически освободившегося на окраине от подчинения государству, и с местным населением, составили первые казачьи общины на Дону, Тереке и реке Яик (Урал). Объединение в общины диктовалось не только сходством интересов и единством судьбы, но и необходимостью вести постоянную вооруженную борьбу с соседними феодальными государствами. Так образовались общины донских гребенских (горных) казаков.

В казачьих общинах России царило полное равенство чле­нов при совместном пользовании землей и отсутствии ка­ких-либо налогов и податей. Казаки выбирали на срок из своей среды войсковым кругом атаманов и совет старшин.

Атаман был лишь исполнителем воли казачьей общины, но во время боевых походов пользовался неограниченной властью. Совет старшин являлся своеобразным храните­лем и истолкователем обычаев, т. е. заменял собой отсутст­вующее в общинах законодательство, а на походе превра­щался в военный штаб. Особенностью жизни казачьей общины было то, что ею управлял обычай, а не закон, и всякое нарушение обычая жестоко каралось самосудом.

Население казачьих общин не было одинаковым в имуще­ственном смысле. Постепенно из него начинают выделять­ся казаки, добывающие себе средства землей и торговлей, склоняющиеся к более оседлой жизни, — «домовитые» ка­заки. Вместе с атаманами и казачьим старшиной они со­ставили так называемую «казачью верхушку», которая впоследствии стала мощной опорой государства. К середи­не XVII века вольное казачество достигло полной полити­ческой независимости. Москва была не в силах обуздать «вольницу», тем более что она сама нуждалась в казачест­ве; с другой стороны, казачьи общины, считая себя русски­ми по крови и вере, прислушивались к Москве, принимали царских послов и не отказывались от жалованья за служ­бу. Это определило главные цели политики Российского государства по отношению к казакам на протяжении XVI—XVII веков: привлечение их на государственную службу, подчинение их своим интересам, превращение об­щин в казачье войско. Эта политика привела к постепенно­му превращению вольных казаков в привилегированное военное сословие, положение которого определялось тем, что за службу государству оно наделялось землей. Такая форма средневекового пользования землей за службу со­хранялась до 1917 года. *

ВОЕННАЯ СЛУЖБА КАЗАКОВ

Основным долгом казака перед государством было от­бытие воинской повинности. Казачьи войска состояли из служилого (строевого) состава и ополчения.

Военная служба казака в служилом составе начиналась в 18 лет и заканчивалась в 38.

II. КАЗАЧЕСТВО И ГРАЖДАНСКАЯ ВОЙНА В «ДОНСКИХ РАССКАЗАХ» М. ШОЛОХОВА.

В каждом из «Донских рассказов» Шолохова мы сталкиваемся с той драмой, на которую толкнула людей гражданская война.

Шолоховские герои ранних рассказов – это борцы, готовые за правду выдержать любые пытки.

Молодой писатель воссоздает Донщину времени гражданской войны и после нее, когда раздуваются огоньки вражды, мелкие банды и красные продотряды превращаются в долговременно действующие армии, вечно подстерегающие друг друга, внезапно нападающие. Здесь война без границ, без фронтов. Она бушует в семьях, истребляет руками отцов детей и наоборот. Сюжеты кровопролитий, братоубийств, сыноубийств на почве всячески подчеркиваемого размежевания социального типового конфликта буквально переполняют книгу. Фактически вся серия донских новелл предельно социологична, создана из ситуаций избиения одной части народа, казаков другой части. Доводы для истребления – на уровне агитки, лозунга.

Такой концентрации нарочито классовых схваток, глубины деления народа на классы, в целом стихии кровопролития, пожалуй, вся проза 20-х гг. достигла лишь в отдельных произведениях: в «России, кровью умытой» А. Веселого, в повестях П. Низового «Черноземье» и «Ватага» В. Шишкова.

Молодой Шолохов, воспроизводя, сгущая, концентрируя страшные эпизоды и мотивы ненависти, ожесточения, повторял уже в те годы, что нельзя чересчур живописно, красочно писать о смерти среди «седых ковылей», приписывать погибающим состояния, когда они умирали, «захлебываясь красивыми словами».*

«Донские рассказы» порой подчеркнуто натуралистичны, антиромантичны, призваны подчеркнуть прозаичность, будничность всего происходящего.

1. «Родинка»

Первым из произведений рассматриваемого цикла был опубликован рассказ «Родинка».

Белогвардейский атаман зарубил в бою красного командира, но «всмотрелся и только тогда плечи угловатые обнял неловко и сказал глухо:

- Сынок!.. Николушка!.. Родной!.. Кровинушка моя…

Упал, заглядывая в меркнущие глаза, веки, кровью залитые, приподнимая, тряс безвольное, податливое тело… Но накрепко закусил Николка посинелый кончик языка, будто боялся проговориться о чем-то неизмеримо большом и важном.

К груди прижимая, поцеловал атаман стынущие руки сына и, стиснув зубами запотевшую сталь маузера, выстрелил себе в рот…»

С какой последней мыслью ушел из жизни потрясенный содеянным человек? Сознанием своей запутанности? Прозрением?

На первый взгляд может показаться, что в основе рассказа лежит социально-классовый конфликт меж­ду красноармейцами, устанавливающими советскую власть на Дону, и бандой, отнимающей хлеб у мир­ных казаков.

Причем драматизм изображенной ситу­ации усугубляется тем, что острая классовая борьба размежевала не только Дон, станицу, хутор, но и казачьи семьи: отец и сын оказываются по разные стороны баррикады. Однако в душевном состоянии непримиримых врагов много общего. Жизнь эскад­ронного командира Николки Кошевого, как и жизнь атамана банды, выбилась из привычной нормы. Об этом свидетельствуют портреты и авторские характе­ристики героев. В портрете Николки Шолохов под­черкивает противоречие между его юным возрастом и тем суровым жизненным опытом, который дала ему Гражданская война:

«Плечист Николка, не по летам выглядит. Старят его глаза в морщинках лучи­стых и спина, по-стариковски сутулая» (напомним, что герою всего 18 лет). «Зачерствела душа у него, как летом в жарынь черствеют следы раздвоенных бычачьих копыт возле музги степной», — пишет Шо­лохов об атамане. Это же очерствение души, одича­ние подчеркивается и сравнением атамана с волком: «...ведет атаман банду... как набедивший волк от овечьей отары, уходит дорогою и целиною бездорож­но». (Заметим, что на последних страницах рассказа, в эпизоде схватки красноармейского отряда с бандой, появится настоящий волк. Но мудрый зверь, услы­шав звук выстрелов, уходит «в лог, в заросли пожел­тевшей нескошенной куги», спешит укрыться от жестокой человеческой междоусобицы.)

Тоска Николки по нормальной жизни ощущается и в его воспоминаниях о детстве («Помнит, будто в полусне, когда ему было лет пять-шесть, сажал его отец на коня своего служивского»), и в мечтах эскад­ронного («Учиться бы поехать куда-нибудь, а тут банда... Опять кровь, я уж уморился так жить... Опостылело все...»). Немало повоевавший, так и не стал молодой казак «человеком войны», так и не смог привыкнуть к потокам крови. Не случайно — отвернулся, проходя мимо окровавленного лошади­ного трупа.

Та же тоска по утраченной норме жизни звучит и в пейза­же плодородной земли (гл. 3), увиденном глазами бывшего землепашца, ставшего атаманом банды, и в переживаниях атамана («Боль, чудная и непонятная, точит изнутри, тошнотой наливает мускулы»). Та­ким образом, конфликт между красными и бандита­ми все больше уступает место другому, более важно­му конфликту — между веками складывавшимися нормами человеческой жизни и бесчеловечностью братоубийственной войны. Особого трагизма этот конфликт достигает в финале рассказа, когда убийст­во врага, оправданное ситуацией войны, осознается героем как детоубийство, грех, которому нет оправ­дания, который можно искупить только смертью. Христианское раскаяние оказывается сильнее классовой ненависти.*

Уже в первом рассказе Шолохов смещает акцент с социальных конфликтов на обще­человеческие. Не случайно глубоким авторским со­чувствием проникнуты не только строки, рисующие безвременную гибель юного красного командира Ни­колки Кошевого, но и изображение обезумевшего от отчаяния атамана («Сынок!.. Николушка!.. Родной!.. Кровинушка моя... <...> Да скажи же хоть слово? Как же это, а?»).

Гражданская война для Шолохо­ва — катастрофа, в которой рушатся человеческие связи. Здесь нет правых и виноватых, а значит, и не может быть победителей. Авторская позиция, таким образом, оказывается шире каких бы то ни было со­циально-политических концепций, о чем свидетель­ствует и пейзаж, венчающий рассказ. Глубоко симво­личным оказывается в этом плане название произве­дения. Родинка — это не только примета, по которой узнает атаман убитого им сына, это и знак былого единства, родства людей, ставших непримиримыми врагами («От отца Николка унаследовал любовь к ло­шадям, неизмеримую отвагу и родинку, такую же, как у отца, величиной с голубиное яйцо, на левой но­ге, выше щиколотки»). Кроме того, слово «родинка» своим корнем связано со словами род, родной, родня, родство, родина, народ, обозначающими все то, что оказалось расколотым, разрушенным Гражданской войной.

Драматический раскол казачьего мира, казачьей семьи становится основой сюжета многих рассказов цикла. Но если в «Родинке» детоубийство происхо­дит как трагическая случайность, то, например, в «Продкомиссаре» или «Семейном человеке» анало­гичные поступки — результат сознательного выбора героя.

2. «Продкомиссар»

Как и в «Родинке», в «Продкомиссаре» сходятся в непримиримой схватке отец и сын. Отец, зажиточ­ный казак, выгнал когда-то своего сына Игнашку за непослушание из дому, и тот, походив по миру, примкнул к большевикам и теперь вернулся в род­ную станицу в качестве окружного продкомиссара. Сюжет рассказа напоминает библейскую притчу о блудном сыне, в которой, однако, сын сам покидает отцовский дом. Кроме того, если библейский герой, постранствовав по свету, возвращается к родитель­скому порогу с покаянием и отец прощает его, то ге­рои Шолохова встречаются как заклятые враги, эти несовпадения с библейским сюжетом свидетельствуют о том, насколько далеки принципы взаимоот­ношений людей в эпоху грандиозного исторического разлома от традиционных норм человеческого бытия. В рассказе сталкиваются сразу несколько позиций: позиция представителей новой власти — областного продкомиссара, председателя ревтрибунала — абсолютно непримирима («Злостно укрывающих — рас­стреливать!..», «Показательный суд устроим и шлеп­нем», «Расстрелять!..»). Они чужие для казаков, как и казаки для них — чужие, враги, поэтому к их судь­бам они равнодушны. Позиция Бодягина-старшего и его односельчан более основательна, так как они отстаивают нажитое своим трудом добро и продраз­верстка для них просто грабеж («Меня за мое же доб­ро расстрелять надо, за то, что в свой амбар не пу­щаю, — я есть контра, а кто по чужим закромам ша­рит, энтот при законе? Грабьте, ваша сила»).

Наибо­лее сложна позиция Бодягина-младшего. Выполняя свой революционный долг, который велит ему рас­стрелять отца, он тем не менее не может до конца преодолеть узы кровного родства и, подчиняясь дол­гу, все же ощущает предосудительность сделанного им выбора, потому и говорит: «Не серчай, батя...» Однако эта же фраза свидетельствует и о том, что Бодягин все-таки воспринимает свой поступок как про­стительный. Иначе смотрит на это автор. Вероятно, поэтому рассказ не замыкается на сюжете, посвя­щенном взаимоотношениям отца и сына, а имеет двухчастную композицию: вслед за эпизодом отце­убийства следует эпизод спасения ребенка. Этот по­ступок Бодягина не может быть объяснен никакими рациональными причинами, никакими требования­ми долга. И даже тот факт, что в судьбе мальчишки Игнат Бодягин увидел отражение собственной судь­бы («Я — сирота... по миру хожу»), вряд ли дает ис­черпывающий ответ на вопрос, почему продкомиссар, отдающий всего себя революционной борьбе, созна­тельно жертвует своей жизнью ради одного-единственного ребенка. Истинными мотивами поступка Бо­дягина становятся жажда искупительной жертвы, проснувшееся в герое чувство родства, что-то вроде отцовского чувства. Однако искупление не есть оправ­дание.*

Жестокость Бодягина остается жестокостью, как и жестокость его врагов, о чем красноречиво сви­детельствует страшный финал рассказа.

3. «Семейный человек»

Тема страшного выбора (убить собственных детей, чтобы спасти от голода остальных), перед которым ставит человека Гражданская война, звучит в расска­зе «Семейный человек».

Герой рассказа, Микишара, — человек совершен­но равнодушный к противостоянию политических сил. Он «семейный человек», и все его помыслы свя­заны исключительно с семьей, с детьми. Однако и его захватила коловерть Гражданской войны. Будучи против собственной воли мобилизованным в казачьи повстанческие части, Микишара оказывается в ситу­ации, которая никогда не смогла бы сложиться в мирной жизни: он должен убить своих старших сы­новей, Данилу и Ивана, чтобы, сохранив себе жизнь, спасти от голодной смерти других семерых детей.

Писатель изображает, как рвутся последние нити, связывающие родных некогда людей. Не врага, а родного отца видят в Микишаре сыновья-красноар­мейцы. Интуитивно тянется к нему обреченный на смерть Данила: «Глянул на меня, руки протянул».

Надеется на отцовское милосердие Иван: «Упал посе­редь дороги и в землю мне поклонился до трех раз... кинулся ко мне и руки целует». Но оба они гибнут от руки Микишары. Сам герой осознает весь ужас свер­шаемого им: «Матерь пречистая, неужто я сына буду убивать?» Многочисленные психологические детали свидетельствуют о глубине его переживаний: «Гля­нул я на него, и захолодала у меня душа...», «а я на­силу руку поднял... будто окостенел...», «...досель вот ночьми иной раз слышу, как будто кто хрипит, захлебывается...», «обнимает он меня, а у меня серд­це кровью обливается». Однако Микишаре кажется, что иного выхода у него нет. Он любит всех своих де­тей, но разум подсказывает ему, что он может по­жертвовать двумя ради семерых.

Собственно, эта формула — гибель одних во имя счастья других — лежит вообще в основе гражданской войны и руко­водит действиями обеих воюющих сторон. Но вот эту-то раскольниковскую «арифметику» и отвергает Шолохов. Не принимают жертву Микишары и те, во имя кого она была принесена. «Гребостно с вами, ба­тя, за одним столом исть», — говорит старику дочь Наташка.

Однако глаза героя глядят «жестко и не­раскаянно». Нет раскаяния, ибо нет осознания греха. Герой делает свой выбор, опираясь на разум, на рас­судок, подходя к человеческим жизням с количест­венными измерениями, отринув Бога, презрев хрис­тианскую заповедь любви к ближнему, заглушив го­лос своего сердца.*

И тем не менее позиция автора не сводится к одно­значному осуждению героя, она сложнее и глубже. Следует заметить, что помимо главного героя в рас­сказе присутствует и герой-повествователь, но он по­чти не прерывает рассказа Микишары, не дает ника­ких оценок услышанному. О судьбе этого героя мы знаем мало. Известно лишь то, что он возвращается домой из армии после демобилизации. Но, по-види­мому, опыт недавней войны и не позволяет ему делать поспешных выводов.

Осудить Микишару несложно, некоторым его поступкам действительно нельзя найти оправдание. Сколько цинизма, например, в том, как он, обнадежив сына и пообещав отпустить его, «винтовку снял, стал на колено, чтоб рука не дрогнула, и вдарил в него». Особенно потрясает та ос­новательность, с которой отец готовится к убийству сына. И все же, осуждая Микишару, нельзя не при­знать, что бесчеловечен не только тот путь, который выбрал герой, но и самый выбор, перед которым его поставила Гражданская война.

Интересен тот факт, что судьба Микишары, кото­рая может пока­заться почти невероятной, не выдумана писателем. в своих записках о поездке в Вешенскую в 1930 году приводит услышанный ею разговор Шолохова с председателем Плешаковского сельсове­та: «А как поживает Микишара?» — вдруг спросил . Тот засмеялся: «Прихо­дил ко мне, просил дать свидетельство о политиче­ской благонадежности, хочет охотой заняться, ружье купил. Говорит: «У меня сын был красноармеец...» «Да ведь ты сына-то убил, — говорю ему. — Не дал ему свидетельства», — закончил председатель.*

4. «Шибалково семя»

Утрата ценности человеческой жизни, чувства со­страдания, любви к ближнему явственно проступа­ет в шолоховском изображении красных казаков в рассказе «Шибалково семя». «За хвост ее, курву, да под ветер спиной», — говорит сотенный о прибившейся к отря­ду казачке Дарье. «За ноги его да об колесо!.. Что ты с ним страдаешь, Шибалок?» — говорят казаки о ед­ва родившемся ребенке. Казалось бы, сродни им и ге­рой рассказа. Так же привык к близости смерти («Людей доводилось убивать — не робел...»), так же безжалостен к врагам, так же подчас опаляем жаж­дой мести («Убью я ее не из страха, а по совести...»).

Однако Шолохов не довольствуется объективным изображением героя. Писатель дает ему возможность самораскрытия, придавая своему произведению фор­му сказа.

Сказовая форма позволяет читателю взглянуть на происходящее глазами самого Шибалка, прикоснуть­ся к его мировосприятию. И мы видим, как за жесто­костью, порожденной братоубийственной войной, проступают исконные, воспитанные христианским мироощущением чувства жалости и сострадания. Это проявляется и в отношении героя к Дарье («а жа­лость к ней поимел и взял ее на свой грех», «А я жалкую по ней до высшего и до большего степени»), в стремлении спасти ее от гибели («Метись отсель, Дарья, подобру-поздорову, а то присватается к тебе дурная пуля...»). Особенно же ярко гуманистическое начало раскрывается в его отношении к ребенку. «А мне жалко постреленка до крайности», — говорит Шибалок, несмотря на то что, по его собственному признанию, хлебнул он горюшка с этим дитем.

Однако и этот шолоховский герой встает перед жестокой дилеммой. Его личные чувства вступают в противоречие с требованиями революционной борь­бы, с ощущением своего долга перед погибшими то­варищами. Убийство Дарьи и спасение ребенка — со­знательный выбор Шибалка. Он пытается объяснить его классовыми причинами: Дарья — враг, малец — сын красного пулеметчика («Он у нас Трошки из большевиков…») *

Однако Шолохов видит причины в другом: в тех общечеловеческих ценностях, которые не смогла убить в душе героя Гражданская война, в тяге к человеческому родству, в стремлении к жиз­ненной норме. Не случайно в разговоре Шибалка с красноармейцами звучит горькое признание: «У вас жены и дети есть, а у меня, окромя его, никого не оказывается...» Сам того не осознавая, герой испы­тывает сострадание и к матери своего ребенка, ока­завшейся для него врагом. Подтверждением этому становится тот факт, что привыкший убивать Шибалок, подробно рассказывая свою историю, не воспро­изводит сам эпизод расстрела Дарьи. По-видимому, не в силах заново пережить свой поступок, он обры­вает фразу красноречивым многоточием: «Отступил я два шага назад, винтовку снял, а она ноги мне об­хватила и сапоги целует... После этого иду обратно, не оглядываюсь...»

Однако подняться до христианской любви к вра­гу, до идеала всепрощения Шибалку не под силу. А именно в этой всепобеждающей любви видит Шо­лохов спасение от полного расчеловечения, о чем сви­детельствует рассказ «Чужая кровь».

5. «Чужая кровь»

Герой рассказа, дед Гаврила, похож на многих ге­роев донского цикла. Так же как старики из рассказа «Продкомиссар», вынашивает он на новую власть «ненависть стариковскую глухую». Но заметим, что не какие-либо идеологические соображения сдела­ли его врагом красных. Приход большевиков для него — разрушение исконного казачьего быта, мно­говековых традиций. Верность им подчеркнута в са­мом начале рассказа, где подробно описываются за­боты старика, собирающего сына на фронт. Не слу­чайно так демонстративно надевает он шаровары с лампасами, чекмень с гвардейским оранжевым позу­ментом, медали и кресты, полученные за государеву службу. Ни при какой власти не откажется дед и от своей земли, от привычки трудиться. Земля для него живая, о чем ярко свидетельствуют многочисленные олицетворения, наполняющие пейзажи в рассказе: «...весною, — когда холостеющая степь ложилась под ногами покорная и истомная, — манила деда земля, звала по ночам властным неслышным зо­вом».

Казака Гаврила по всему можно было принять за контрреволюционера. При шли красные, а он носит шаровары с лампасами, чекмень с оранжевым позументом, носит медали и кресты. Сын его – урядник – воюет на стороне белых. И с продотрядом дед разговаривает грубо, с вызовом: «А ежели я не дам? – прохрипел Гаврила, набухая злобой…»

Шолохов объясняет это усталостью от войны, состоянием разрухи: «Прахом дымилось все нажитое десятками лет. Руки падали в работе…»

Но главное в герое — любовь к сыну. И этой спо­собностью любить в гораздо большей степени, чем не­навистью, наделены Гаврила и его жена, заботливо приготовляющие к возвращению Петра полушубок, сапоги и папаху. Потому столь высоким трагизмом наполнен эпизод получения стариками известия о ги­бели сына. Разговор с Прохором Лиховидовым — одна из центральных сцен рассказа, свидетельствующая о вы­соком мастерстве молодого Шолохова в раскрытии психологии героев. Уже первая авторская ремарка — неожиданный шепот старика — передает мучитель­ное волнение, страх героя перед этой встречей. Сам разговор с Прохором дед Гаврила начинает издалека, пытается говорить о погоде, о жизни Прохора в чу­жих краях, речь о Петре заводит как бы между про­чим: «Сына вот жду... Нас стариков докармли­вать...» Но все это лишь наивные попытки отодви­нуть неминуемую развязку. Дед Гаврила хочет ка­заться «равнодушным и твердым», но строгий окрик в адрес жены, заикнувшейся было о сыне, резкий вопрос, обращенный к Прохору: «Убит, что ли?» — и мгновенный переход от сдержанности к про­клятьям и стону — все это передает высокое эмоци­ональное напряжение, предельный накал чувств.

Глубоким психологизмом наполнены шолоховские ремарки, сопровождающие диалог героев. С удиви­тельной точностью и лаконизмом фиксируют они му­чительные переживания старика, постепенное нарас­тание боли и злобы в его душе: «криво улыбнулся», «спросил резко и прямо», «нагибаясь низким шепо­том спросил», «грозно рявкнул», «раздельно сказал», «багровея захрипел». Особенно выразительна фи­нальная портретная зарисовка: «Глаза его налились кровью и слезами. Разодрав у ворота рубаху, он го­лой волосатой грудью шел на оробевшего Прохора, стонал, запрокидывал потную голову...» Здесь и не­человеческое страдание, и нежелание верить в реаль­ность случившегося, и лютая ненависть к той силе, которая отняла у героя самое дорогое, что было у не­го в жизни.

Диалог с Прохором обрывается на самой высокой эмоциональной ноте, и уже в следующей сцене мы видим безутешного отца, в отчаянии зовущего своего единственного сына. И автору, и читателю в эту ми­нуту все равно, в каком стане погиб сын героя, столь высоко это человеческое горе.

Смерть сына и начавшаяся продразверстка усили­вают ненависть Гаврилы к новой власти. Грубо и дерзко, «набухая злобой», разговаривает старый ка­зак с командиром продотряда, забирающего у него хлебные «излишки... в пользу государства». Но, когда старик видит в своем враге смертельно раненного девятнадцатилетнего мальчишку с «желтеньким пуш­ком усов» и «скорбной складкой» возле губ, в нем просыпается чувство, которое невозможно объяснить никакими классовыми причинами, — жалость. Вся скопившаяся в стариковском сердце и не нашедшая выхода любовь к сыну обратилась теперь к человеку, который совсем недавно был его врагом. Днем и ночью дежурят старики у постели раненого, кормят через камышинку подогретым молоком и наваром из бараньих костей, не сговариваясь решают отдать своему названому сыну одежду, приготовленную для Петра. И понемногу привязанность к белокурому па­реньку, ежедневная и еженощная забота о нем все дальше и дальше отодвигают в сознании Гаврилы и его жены образ родного сына, притупляют боль утра­ты, казавшейся невосполнимой.

О том, что мир по­степенно возвращается в души стариков, свидетель­ствует и изменение характера пейзажа. «Бледная не­мочь» утра накануне разговора с Прохором Лиховидовым, образ месяца, которому «сил не хватило дошагать до тучки», сменяются картиной «растороп­ной весны», затопляющей Обдонье «солнечным поло­водьем». И уже как друзей сына встречает дед крас­ноармейцев, и от обращения «отец» становится теп­лее на душе, и не страшным кажется Гавриле «чуж­дое слово» «коммунист». Любовью платит старику и его названый сын, такой же, в сущности, одинокий, впервые узнавший, что такое родительская забота и ласка.

В критике не раз высказывалась мысль о том, что шолоховский герой от сугубо личного, от­цовского чувства приходит к примирению со всем тем, что ему было чуждо и ненавистно, т. е. по сути к принятию новой власти. Однако смысл шолоховско­го рассказа гораздо шире. Изобразив в своих расска­зах бессмысленность Гражданской войны, нечелове­ческую жестокость обеих сражающихся сторон, Шо­лохов указал и путь преодоления этой национальной трагедии. Это путь высокой христианской любви к ближнему, любви не только к другу, но и к врагу. Именно такую объединяющую любовь сумел пронес­ти дед Гаврила через всеобщую вражду. Но, верный жизненной правде, Шолохов не стремится создать иллюзию возможности скорого единения людей в братоубийственной войне. Едва возникнув, новая семья деда Гаврилы вновь распадается. Обретенный сын покидает его. «Не вернется!..» — рыдало в груди Гаврилы невыплаканное слово». Однако в этом пос­леднем рыдании слышится уже не ненависть, а ис­тинно христианское смирение.

Таким образом, Гражданская война предстает в «Донских рассказах» Шолохова как трагедия, как путь расчеловечения человека. И хотя справедливости ра­ди следует отметить определенную политическую тенденцию (белогвардейцы у Шолохова совершают жестокие поступки с особым изуверством; жесто­кость красноармейцев у него, как правило, вынуж­денная или искупается добрыми делами впоследст­вии), в целом позиция Шолохова, как уже было отме­чено, гораздо шире позиций обеих противоборствую­щих сторон. За изображением обоюдной жестокости нам открывается авторский идеал, идеал незлобиво­сти и всепрощения.

Сюжеты рассказов сложны. Есть в них общее: эпический характер и трагедийность, что является особенностью больших полотен Шолохова.

Место «Донских рассказов» по отношению к «Тихому Дону» нельзя толковать однозначно. Они действительно подготовили будущую эпопею, помогли писателю подняться над узкими схемами, догмами о радостной «революции-празднике», были этапом прозрения… «Тихий Дон» развивал многое, что робко пробивалось в ряде «Донских рассказов». Но с другой стороны, Шолохов в «Тихом Доне» часто явно преодолевал тот культ насилия, жаргон «ультиматумов», идеал бойца – винтика революции «с Лениным в башке и с наганом в руке», которые объективно господствовали в этом раннем его цикле. Если в «Донских рассказах» только красноармеец Трофим (а не беляк), например, мог погибнуть, спасая жеребенка, а убивший его белый офицер лишь равнодушно «двинул затвором карабина, выбрасывая дымящуюся гильзу», то в «Тихом Доне» и офицер Листницкий, и множество других персонажей из «белого стана», и тем более Григорий Мелехов возвышены до глубокого понимания красоты Донского края, ценности человеческой жизни, вообще всего, что «душу облекает в плоть»…*

III. ДОНСКОЕ КАЗАЧЕСТВО В ГРАЖДАНСКОЙ ВОЙНЕ НА СТРАНИЦАХ РОМАНА М. А. ШОЛОХОВА «ТИХИЙ ДОН».

Если в «Донских рассказах» проведено довольно четкое деление героев по сражающимся лагерям, то в «Тихом Доне» более сложная ситуация, более трудны путь отражения действительности. Здесь многие герои имеют противоречивую биографию, колеблются, мечутся, восстают против власти. Шолохов стал одним из первых историков революции и гражданской войны.

Циклично природное время, циклична и сама жизнь ка­зака-землепашца, жизнь в целом. Вроде бы всего раз рождает­ся, раз умирает человек — да не раз, с рождением ребенка на­чинается новый круг его существования. Человек смертен лишь сам по себе — в роду, в своих детях он продолжает себя, обретает бессмертие. Потому так много места уделяет Шо­лохов истории казачьих родов: Мелеховых, Коршуновых, Листницких, потому так важно для писателя, крепок ли род ге­роя, не лягут ли грехи отцов на плечи детей, как всю жизнь поломало Аксинье двойное преступление, совершенное ее род­ными.

Историческое время вламывается в казачий курень, срыва­ет казака с родных мест и ведет на войну. Не отсидеться каза­ку на печи, потому что с малых лет он приучен к седлу и шаш­ке, вспоен рассказами о боевых доблестях донцев, за оскорб­ление почтет отвод от воинской службы, тем более тогда, когда враг топчет родимую землю. И вот уже меряется жизнь казака не сменой времен года, а учениями да походами, сра­жениями да подвигами: вспомним, историческое время векторно, однонаправленно. Иным значением в этом контексте наполняется заглавие романа: не река Дон, а земля Донщины»; издавна заселенная казаками, имеется в виду, и от веку нет покоя этой земле.

Не тихий — буйный Дон в романе Шолохова: идет братоубийственная война, льется кровь, один за другим гибнут казачьи роды. Как и в старинной песне, бьются казаки за род, землю, щедро поливают собственной и чужой кровью. Что на той крови вырастет? Не тем вспахивают казаки степь, не тем ее засевают: страшные урожаи соберут потом матери да вдовы. Не щадит свирепый XX век донских земель: ворвался в каждую станицу, каждый курень, и вот уже, возвращаясь домой, не находят казаки своего дома прежним.

Но как ввек не иссякнуть щедрому потоку тихого Дона, так не пресечься и донскому казачеству: многие сложили в бескрайних придонских степях головы, многие покалечены и телесно, и духовно войной, но не убита в казаках воля к жизни.*

События гражданской войны в России вызывали у ее участников прямо противоположные отклики, они винили друг друга, учили ненавидеть и карать.

Шолохов, начав «Тихий Дон» с эпизода мятежа Корнилова, решил как бы пояснить сущность казачества, его бытового уклада, природных и исторических предпосылок бытия. Но возникла отнюдь не предыстория, не вспомогательное, «поясняющее» описание области Войска Донского. Хотя очевидно, что автор «Тихого Дона» сумел много сказать и о походах казаков в лагерях, в Польше, о свадьбах и скачках, о купце Мохове, о взаимоотношениях казаков с иногородними и т. п. Главное, что вызвало затем упреки в идеализации казачества, любовании «сытой казачьей жизнью», состояло в том, что он показал сам дом, семейный очаг Мелеховых, всю стихию трудов на сенокосе, на пашне как нечто замечательное, прекрасное, почти священное.

«Тихий Дон» - прежде всего книга о донском казачестве. Шолохов стремился показать его как целый мир, развивавшийся в условиях страшных исторических катаклизмов. Гражданская война показана автором как антитеза мирной жизни. «Чудовищная нелепица войны» проходит по хуторам и станицам, принося горе в каждую семью. Мирный труд казаков, жизнь, наполненная повседневными заботами, запутанные личные отношения – всё обрывается с войной.*

Шолохов не случайно начинает роман с показа мирной жизни на Дону задолго до трагических событий: революции и войны. Он стремится поделиться с нами теми мелкими подробностями быта казачьего хутора Татарского и станицы Вешенской, где люди не ощетинились еще в смертельной схватке, не превратились в злобных врагов.

Мирно живут и занимаются хозяйством «крепкие хозяева Пантелей Прокофьевич Мелехов и его будущий сват Мирон Коршунов, мучается рядом со Степаном Астаховым Аксинья, растет и расцветает Наталья, готовится к смерти дед Гришака. Их радости, быт, труд, мысли и надежды с теплотой и симпатией изображает писатель. Крестьянский труд ( пахота, покос, уборка урожая, молотьба), полная гармония его героев с окружающей богатой природой Дона рождают мысли о вечности, устойчивости этого мира, о незыблемости его внутренних устоев и истин ( «не пакости соседу, на тяжелую работу наваливайся миром». И вот с началом войны 1914 года «всколыхнулся, взволновался православный Дон». Всего 4 года оставалось до начала трагических событий гражданской войны. Дон еще не раскололся, но одногодки Григория Мелехова уже поставлены под ружье и учатся убивать. Пройдет совсем немного времени, и, сменив общечеловеческие ценности на сиюминутные политические, эти люди объединятся в некие военные сообщества и начнут убивать друг друга, искренне веря в то, что они совершают благие дела. Подтелков и Мелехов, Кошевой и Коршунов в своей яростной борьбе не щадят братьев, сватов, крестных, пока не начинают захлебываться своей и родной кровью.*

Чтобы подойти к вопросу о судьбах казачества в годы гражданской войны, необходимо обратиться к более ранним историческим событиям, отраженным в романе (Мировая война, революция 1917 года). Ведь отношение казаков к войне прослеживается с первых страниц «Тихого Дона».

Ярким примером того, что формирование казака происходит в мирных заботах, казачьих обычаях, служит сцена лугового покоса.

Яркая одежда, улыбки, добрый, незамысловатый юмор казаков, портреты героев и особенно веселое лицо Дуняшки, как будто выражающее общее на­строение, — все создает ощущение праздника. Крес­тьяне-труженики испытывают радость от общения с землей, от труда на ней.

Родство казаков и земли, ощущение ее одухотво­ренности подчеркнуто метафорой «луг вздыхал». На войне Григорий будет тосковать о крестьянском тру­де: «Хорошо бы взяться за чапиги и пойти по влаж­ной борозде за плугом, жадно вбирая ноздрями сы­рой и пресный запах взрыхленной земли, горький аромат прорезанной лемехом травы»

Однако казаки не только труженики, но и воины. Пример - эпизоды первой книги, которые, наиболее наглядно характеризуют отношение героев романа к воинскому долгу. Это и сборы на службу Петра и Григория Мелеховых, и тот факт, что среди причин, по которым Григорий не соглашается уйти с Аксиньей на шахты, он называет такую: «Опять на службу на энтот год».

Справедливо будет остановиться на фигуре Пантелея Прокофьевича Мелехова, старого казака, получившего когда-то «на император­ам смотру первый приз за джигитовку».

Следует вспомнить, что свои письма сыну на службу, напол­ненные в основном бытовым содержанием, Пантелей Прокофьевич подписывает, указывая свое воинское звание: «Твой родитель, старший урядник Пантелей Мелехов». Ярчайшим доказательством того, какую гордость вызывает в нем воинская доблесть, выказанная сыном, служит эпизод полученного письма, из которого Пантелей Прокофьевич узнает, что Григорий награжден Георгиевским крестом и произведен в младшие урядники.

Не случайно роман на­чинается с предыстории мелеховского рода. Семья, несмотря на строгие, подчас жестокие отношения, это единый организм. Каждый ощущает свою неразрывную связь с ней, как же, как и с хутором, с родным куренем. Даже когда любовь к Аксинье гонит Григория из родных мест, возможности уйти с хутора он не видит: «Дура ты, Аксинья,, дура! Гутаришь, а послухать нечего. Куда я пойду от хозяйства?.. От земли я никуда не тронусь».*

Однако Шолохов не идеализирует жизненный ук­лад донского казачества. В первой книге романа множество примеров не просто жестокости, но настоящего изу­верства, нравственной развращенности казаков: разъ­яренная толпа хуторян жестоко расправляется с же­ной Прокофия Мелехова, сам Прокофий разрубает до пояса батарейца Люшню, пятидесятилетний отец Аксиньи насилует свою дочь, за что жена и сын избивают его до смерти, Степан Астахов «обдуманно и страшно» бьет молодую жену на следующий день после свадьбы, а затем вновь, вернувшись с военных сборов, «охаживает» ее сапогами на глазах у равнодушно улыбающегося Алешки Шамиля, бра­тья Мелеховы вступают в драку со Степаном, «клю­ют» его, «как стервятники падаль», с дикой яростью набрасываются казаки на ни в чем не по­винных тавричан, приехавших на мельницу. Немало среди казаков и нечистых на руку, причем во время войны воровство, мародерство не только нико­го не смущает, но едва ли не становится предметом гордости:

«— Наш брат жив не будет, чтоб не слямзить. — К казаку всяка вещь прилипает.

— Пущай плохо не кладет».

Шолохов не скрывает дикости нравов, которая подчас царила в казачьей среде, но не она, по мысли писателя, определяет духовный мир казака. Земля и труд на ней, воинский долг, семья, хутор, курень — вот его важнейшие составляющие, вот условия, которые сформировали характеры казаков.

Заметим, что казаки привыкли жить, согласуясь с цикличностью природного времени. Историческое время вторгается в привычный жизненный кругово­рот, не считаясь с его законами, разрушает то, что определено самой природой.

В массовых сценах жизнь казачества предстает в бесконечном многообразии красок, и не случайно раз­говоры о войне перемежаются репликами бытового характера, серьезными и комическими.

Несмотря на то, что война в романе предстает в крови и страданиях, Шолохов изображает Григо­рия Мелехова мужественным воином, вполне заслу­женно получившим высокую награду — Георгиев­ский крест. Мелехов сражается бесстрашно и в то же время бездумно, не ведая, за что проливает свою и чужую кровь. Но война сталкивает Григория с раз­ными людьми, общение с которыми заставляет его задуматься, причем не только о сущности самой вой­ны, но и о своей собственной жизни, и о том мире, в котором он живет.*

Между тем разлагался фронт. Повсюду волнения. В феврале 1917 года царь отрекся от престола. Сомнения, раздумья в среде казаков. Обстановка усложняется еще больше. «Отцы - командиры» призывают к мятежу, чтобы «спасти Родину». Собрать армию оказалось нелегко, тогда рассчитывают на казака и пускают в ход обман, играют на патриотических чувствах, запугивают.

Шолохов пишет: «По Дону, по Кубани, по Тереку, по Уралу, по Уссури. По казачьим землям от грани до грани, от станичного юрта до другого, черной паутиной раскинулись с того дня нити большого заговора». Так началась гражданская война.

Генералов поддерживают сыновья помещиков, как, например, есаул Евгений Листницкий. Они так определяют свою цель: «драться с войсками революционной демократии», «выжечь дотла» революционные идеи. «Я говорю, - убеждает Листницкий офицеров, - что тогда, то есть в будущих боях, в гражданской войне, - я только сейчас понял, что она неизбежна, - и понадобится верный казак. В этом кровная необходимость! Ведь в случае новых потрясений казаки Первого и Четвертого полков перестреляют своих офицеров».

Не так-то просто было разгадать темному казаку истинные замыслы верховного главнокомандующего Корнилова, когда он торжественно говорил о «великой России, подвигах отцов и дедов», - тех, которые «стояли на страже чести и славы знамен», призывал «рыцарей земли Русской», казаков. «спасать родину и свободу, завоеванную революцией», обвинял Временное правительство в «неумении и неспособности» управлять, затрагивал патриотическое чувство, которое казаку не было безразлично.

И все же казаки, правда, с трудом, но, постигая истину, отвечают на призыв Корнилова подавить революционные силы Петрограда: «Мы не желаем воевать со своими. Против народа мы не пойдем! Стравить хотите? Нет! Перевелись на белом сете дураки. Генеральскую власть на ноги ставить не хотим! Так-то!»

Бывшие фронтовики видят свое спасение в родном крае, хуторе, курене, рвутся домой.

Как раз в это время появляется среди казаков Ефим Изварин. Он «покоряющее красиво рисовал будущую привольную жизнь на родном Дону – когда править будет державный Круг, когда не будет в пределах области ни одного русака…» Он за федерацию, которую должны составить Дон, Кубань, Терек, горцы Кавказа, за восстановление уничтоженных старинных порядков, за выселение всех иногородних, за создание Донского государства.

Изварин просвещает казаков: большевики лишь «заигрывают и с крестьянами, и с казаками, но основное у них – рабочий класс. Ему они несут освобождение, крестьянству – новое, быть может, худшее порабощение». Казаки и большевики, говорил он, сошлись только на одном: немедленный мир. «Но, как только кончится война и большевики протянут к казачьим владениям руки, пути казачества и большевиков разойдутся!»

О том же говорит на сходах - в станицах и хуторах Каледин. Снова – призывы, игра на чувствах любви к родине, Дону, обещания. Но казаки стали лучше разбираться в событиях.

Созданный на съезде фронтовиков в станице Каменской Донской военно-революционный комитет требует от войскового атамана Каледина передать власть. Но у него свой довод: правительство не может без воли народа сложить полномочия. «Соберется Большой войсковой круг – и он будет вершить судьбами края, но до его созыва я должен остаться на своем посту».

Не каждый мог разобраться в этой тонкой дипломатии, поскольку, действительно, управление в области было по традиции выборным и каждый казак, пусть формально, проявлял свою волю.

Правительство говорило о том, что не желает гражданской войны, оно защищает свой край, никому ничего не навязывает, население должно само устроить свою жизнь. Правительство готово послать депутацию для обследования нужд казаков. Но увлечь казаков никакими обещаниями не удалось.

Нелегким окажется и вопрос о земле, которая всегда вызывала раздор среди самих казаков – между менее зажиточными «верховыми» и «низовыми», имевшими тучные земли Приазовья, виноградники, богатые охотничьи и рыбные промыслы.

Переход к новому, естественно, вызывал много затруднений. Вопросы возникали на каждом шагу. Шолохов исследует две стороны сознания казаков, которые проявились в годы революции и особенно гражданской войны: с одной стороны, стремление к миру, с другой – тяжкие заблуждения, когда люди вставали на ложный путь, поднимали оружие на братьев, объятые страстью мщения. Многие действовали вслепую, стихийно. Писатель этого не оправдывает.

В «Тихом Доне» масса действует иногда по инерции, не предвидит трагических последствий. После случая в Сетракове сотник, приехавший в хутор Татарский, говорит: «Ведь не позволим же мы, чтобы мужики обесчещивали наших жен и сестер, чтобы глумились они над нашей православной верой, надругивались над святыми храмами, грабили наше имущество и достояние… не так ли, господа старики?» И «майдан крякнул от дружного верна – а – а!.. Старики разошлись вовсю. С диковинной быстротой был тут же избран атаманом Мирон Григорьевич Коршунов».

Казаки - повстанцы рвут мосты, устраивают крушения, когда с Украины идут эшелоны отступавших красногвардейцев.

Подтелков с отрядом пробирается к Краснокутскому юрту, их спрашивают, правда ли, что они «режут вчистую всех». В слободах верят, что подтелковцы грабят курени и церкви, уничтожают казачество. В постановлении выборных от хуторов подтелковцы именуются как «грабители и обманщики трудового народа», выносят им приговор и исполняют его… Правда, ужас казни и совесть гонят людей от такого страшного зрелища.

Легко верят казаки лозунгам: в 1918 году – «За Советскую власть, но против Красной гвардии», в 1919 году – «За Советскую власть, но против коммуны, расстрелов и грабежей».

Расправились с Лихачевым, командиром карательного отряда: «Его не расстреляли. Повстанцы же боролись против расстрелов и грабежей… Живому выкололи ему глаза, отрубили руки, уши, нос, искрестили шашками лицо».

Шолохов показывает, как озверевший Алешка Шамиль добивал пленных красноармейцев: «Он ставил их лицом к плетню, рубил по очереди…

- Из трех шестерых сделал, - хвастался Алешка, мигая глазом, дергая щекой».

Жестокость становилась нормой. Григорий распорядился стащить крючьями и баграми в общую яму сто сорок красноармейцев, порубленных в бою. Так мстил он за Петра. Вспомним исступленность хуторян, когда вели пленных коммунистов: «Старики, бабы, подростки били, плевали в опухшие, залитые кровью и темнеющие кровоподтеками лица… бросали камни и комки сохлой земли, засыпали заплывшие о побоев глаза пылью и золой. Особенно свирепствовали бабы, изощряясь в самых жесточайших пытках».

Были и сочувствующие. Спешил на помощь Григорий. Но не нашлось силы, которая бы прекратила позорные судилища, заставила задуматься.

Казакам не нравилось, что их называют пособниками Деникина. Но это стало фактом. Повстанческие части были расформированы, подчинены белым офицерам. Григорию вместо дивизии дали сотню. Не хотели казаки выходить за пределы донской области, а деникинцы их заставили. Так и оказались между двух огней.

Взять Москву и одолеть мужиков - эта идея кружила голову казакам, особенно старикам, - не удалось, высвободиться из-под гнета деникинцев тоже.

Все больше, по мере неудач, казаки осознают ошибочность своего мятежа. Катятся к Черному морю. Дороги забиты повозками, пешими, конницей. Затянули старинную казачью песню. Слушая ее, Григорий плачет.

«Над Черной степью жила и властвовала она, старая, пережившая века песня. Она бесхитростными, простыми словами рассказывала о вольных казачьих предках, некогда бесстрашно громивших царские рати; ходивших по Дону и Волге на легких воровских стругах; грабивших орленые царские корабли; «щупавших» купцов, бояр и воевод; покорявших далекую Сибирь… И в угрюмом молчании слушали могучую песню потомки вольных казаков, позорно отступавшие, разбитые в бесславной войне против русского народа…»

Февральская революция всколыхнула ряды каза­ков-фронтовиков. «У всех почему-то сложилось убеждение: если свобода – значит, конец войне».

Не случайно приказ о возвращении на фронт был встречен ропотом. В неприятии войны казаки едины, поэтому и не выказывают они ни прежнего послушания начальству, ни прежней дисциплины: «небрежно ухаживали за лошадьми, дни насквозь толкались на базарной площади». Однако пойти против приказа казаки пока еще не смеют: прочитанная вслух телеграмма о вызове на фронт заставляет их подчиниться. И уже звучат в теплушке шутки, весело подтрунивают фронтовики над Грязновым и Аникушкой. Однако тревога не покидает казаков. Тревога за себя и за семью («Мы тут бедствуем, во вшах погибаем, а семьи наши там нужду принима­ют», за казачье единство («Не слепой, вижу: на волоске все держится»), тревога перед возможностью братоубийственной войны («А брат на брата — это вроде как брехня?» — «Погоди, и этого народ достиг­нет»). И только песня, напоминающая о добрых казачьих традициях, объединяет людей и позволяет на какое-то время забыть о нависших над ними бедах.

Многократно меняется настроение казаков, посланных генералом Корниловым на Петроград Воззвание мятежного генерала, обвиняющее Временное правительство в слабости, и телеграмма Керенского, объявившего Корнилова изменником и контрреволюционером, повергли казаков в растерянность «Все перепуталось в голове... Чума их разберет, кто из них виноватый». Казаки ощутили себя игрушкой в руках политиков («Паны дерутся, у казаков чубы трясутся»). И хотя слова сотенного о воинском долге, родине, революции на какое-то время успокоили казаков и заставили их продолжать движение к столице, большую поддержку в их рядах получила агитация близкого большевикам председателя сотенного комитета Ивана Алексеевича Котлярова — на ближайшей станции сотня начала самовольно выгружаться из вагонов. Но, принявшие общее решение возвращаться на фронт, казаки тем не менее не уверены в правильности своего выбора. Гложет беспокойство Ивана Алексеевича («Что еже­ли одумаются и пойдут с повинной?»), ро­беет и его ближайший помощник Турилин.

Еще большее смятение рождают в душе казаков слова прибывшего для переговоров представителя Первой Донской казачьей дивизии, призывающего их подчи­ниться распоряжению командира. Состояние каза­ков чрезвычайно выразительно дано в коллективном портрете: «...весь второй взвод стоял, не поднимая голов, как на молитве; слитная толпа молчала, люди жарко и тяжко дышали, по лицам зыбью текла рас­терянность...» И только нехитрая уловка Котлярова, потребовавшего у офицера телеграмму о взя­тии Петрограда, заставила казаков дружно загомо­нить: «Гнать их, этих благородий, взашей!» Но стоило заговорить офицеру Туземной дивизии, как «казаки вновь приумолкли, вновь замешательство взволновало их ряды». И если бы не выкрик Турилина, трудно предположить, в какую сторону качну­лась бы казачья масса.

Однако все сильнее и сильнее заявляет о себе не­желание казаков вновь становиться «усмирителя­ми». Без воодушевления слушают они очередное воз­звание Корнилова, которое читает им на митинге в последних числах августа есаул Калмыков, не откликаются на призыв есаула идти на Петроград Большее доверие внушают им слова большевика Ильи Бунчука, который от име­ни петроградских рабочих и солдат обращается к ним с речью, в которой звучит вера в то, что казаки не пойдут против народа, не будут каинами («Догово­рить ему не дали. Поднялся неуемный шум, буря вы­криков словно сорвала Калмыкова с бочонка»). И хо­тя провокация Калмыкова, заявившего, что «хорун­жий Бунчук в прошлом году дезертировал с фронта», оказала определенное воздействие на настроение ка­заков, крепко берегущих воинскую честь («Арес­товать! — Дезертиров нам не надо!»), все же дове­рие Бунчуку оказывается сильнее («—Говори, Бунчук! – Митрич! Рубани-ка их до сурепки!»)

Поддержка Бунчуку звучит и в словах члена полкового ревкома («Мы вам рады и уважаем как представителя народа...»), и в общем одобрительном гуле толпы «Будто в литавры ахнули: грохот одобрительных криков достиг последней степени напряжения и, медленно спадая, утих»). И уже больше не слушают казаки ни мертвенно бледнеющего Калмыкова, тщетно пытающегося напомнить им «о славе и чести седого Дона», ни «плотного белобрысого казака», начавшего было злобную речь против Бунчука. Состояние предельного напряжения взбудораженной револю­ционными событиями казачьей массы в этой сцене раскрывается в выразительной авторской характеристике: «Сгущалась наэлектризованная атмосфера. Чувствовалось, что еще немного - и каким-нибудь безрассудным поступком, кровью разрядится напряжённость»

Таким образом, многочисленные массовые сцены дают возможность не только представить все много­образие настроений казаков-фронтовиков накануне октябрьских событий, но и увидеть динамику этого настроения, проследить, как и почему меняется пси­хология казачьей массы, осознать, чем мотивирована позиция значительной части казачества на рубеже двух исторических эпох.

Однако революционизация коснулась прежде все­го именно казаков-фронтовиков. Совсем иначе вос­приняла революцию и гражданскую войну казачья станица: «...в верховь­ях Дона, в хуторах и станицах, кладбищенская поко­илась тишина. В куренях лишь шла скрытая, иногда прорывавшаяся наружу семейная междоусобица: ста­рики не ладили с фронтовиками... смутно разбираясь в возникавших политических течениях, выжидали событий, прислушивались»

Октябрьская революция, последовавшая за ней война, расколовшая весь мир, и казачество в частности, на своих и чужих, поставила каждого казака перед неизбежным выбором.

, человек хорошо образо­ванный, был «заядлым казаком-автономистом». Не верящий во всеобщее равенство, Изварин убежден в особой судьбе казачества и выступает за самостоя­тельность Донской области. Мелехов пытался спо­рить с ним, «но полуграмотный Григорий был без­оружен по сравнению со своим противником, и Изва­рин легко разбивал его в словесных боях» Не случайно герой попадает под сильнейшее влияние сепаратистских идей.

Совсем иное внушает , считающий, что у казаков общие интересы со всеми русскими крестьянами и рабочими, и отстаивающий идею выборной народной власти. И не столько образованность и логика, как в случае с Извариным, сколько сила внутренней убежденности заставляет Григория поверить Подтёлкову.*

Позиция автора шире и сложней, чем это может показаться на первый взгляд. Шолохов вообще не сводит такие глобальные исторические катаклизмы, как революция и гражданская война, к противоборству старого и нового, белых и красных. Его гораздо больше волнует, к каким нравственным последствиям приводит человека участие в брато­убийственной войне.*

Гибнут и мучаются люди на Дону, под влиянием событий разрушаются нравственные устои. И прежде всего это отражается на тех, кто не воюет и не рвется к власти, кто в эти трудные годы мужественно противостоит ударам судьбы и стремится сохранить домашний очаг, детей как непреходящую, общечеловеческую ценность. Гибнет в «отступе» Пантелей Прокофьевич Мелехов, расказачивают Мирона Григорьевича Коршунова. Один на один с жестокой судьбой ведет поединок Наталья. Григорий не лукавит перед женой, честно признается: «Трудно мне, через это и шаришь, чем забыться: водкой ли, бабой ли». Наталья не прощает мужу измен, думает о детях, о семье. И в итоге становится ясно, что больше всего о будущем думали не белые и красные, а жены и матери, которые вопреки горю, войне и изменам продолжают человеческий род, готовы понять и простить многое. Поэтому последняя мысль Натальи была о детях («Придет отец, поцелуй его за меня и скажи, чтоб он жалел вас»). Поэтому и Ильинична, тоскуя перед смертью, надеется повидаться с Григорием, единственным оставшимся в живых продолжателем рода Мелеховых. Ильинична же, по своей извечной женской жалостливости и мудрости, показывает достойный путь примирения одного лагеря с другим. После возвращения Мишки Кошевого, убийцы ее сына и жениха ее дочери(!), она встречает со словами: «Душегуб ты!.. Душегуб! Ступай отсюда, зрить на тебя не могу!» Но время идет, и вдруг непрошеная жалость к этому ненавистному ей человеку – та щемящая материнская жалость, которая покоряет и сильных женщин, - проснулась в сердце Ильиничны. Эту же линию общечеловеческих чувств и ценностей продолжает Дуняшка, спасающая Григория и оставляющая его детей на свое попечение. Что бы ни переживали герои романа Шолохова «Тихий Дон», на чьей стороне и с какими лозунгами они бы ни выступали, симпатии их автора с теми, кто и в огне братоубийственной войны стремился сохранить общечеловеческие устои и думает о будущее народа и страны.

IV. Заключение.

Сама история казачества привела к тому, что всякий казак выступал как бы в двух ипостасях. С одной стороны, он землепашец, человек, живущий в гармонии с природой и кормящийся от ее плодов. А мы знаем, что для людей, живущих на земле, само время словно бы течет по кругу – оно циклично. Из года в год повторяются одни и те же события: пахота, сев, жатва и сбор урожая. Этот природой заведенный порядок заставляет человека привыкать к размеренному ритму природных циклов. Сама жизнь здесь воспринимается как цикл: от весны-рождения к зиме-старости, смерти. Любое событие, вторгающееся в естественный порядок (будь то стихийное бедствие или война), воспринимается как его нарушение и переживается очень болезненно.

Однако казак, в отличие от обычного крестьянина, готов к переменам: военные сборы или походы отрывают его от земли. Вырывают из природного цикла, погружая в стихию исторического времени.

Эти две ипостаси казака – земледельца и воина – и обусловили собой трагическую судьбу казачества в годы революции и Гражданской войны. Казачество изначально вынуждено было принимать участие в разворачивающихся исторических событиях, поскольку оказалось не только объектом, но и субъектом, действующей силой.

В том и трагедия казака, что развернувшиеся после революции события поставили перед ним не выбор между участием или неучастием в этих событиях, а выбор между противоборствующими сторонами, ни одна из которых не была по-настоящему близка большинству казаков. Именно отсутствие общей правды в этой борьбе и обусловило метания большинства казаков, в том числе и Мелехова.

В гражданскую войну были вовлечены люди, убежденные в своей правоте, и люди, случайно попавшие в эту мясорубку в силу тех или иных обстоятельств. В белой армии офицеры сознательно воевали за Россию, которая была, в Красной Армии воевали за Россию будущую, которую они рисовали в своем воображении. А простые солдаты с той или с другой стороны воевали за то, в чем их убеждали: белые – за царя и Отечество, красные – за землю и равенство. Но иногда случалось так, что один и тот же человек сначала воевал на одной стороне, а затем переходил на другую.

, другие казаки, которые запутались и не знали, на чьей стороне правда. Даже сейчас, спустя многие годы, мы до сих пор не можем с определенностью сказать, кто был прав.

Библиографический список

1.  Бирюков открытия Михаила Шолохова. М., 1980.

2.  О подвиге народном. Жизнь и творчество , М., 1989.

3.  Егорова и тайны «Тихого Дона». Самара, 1996.

4.  Рука судьбы. Правда и ложь о Михаиле Шолохове и Александре Фадееве. М., 1994.

5.  , Ковалева Шолохов. М., 1985

6.  Литвинов Шолохова. М., 1991.

7.  Нянковский «Тихий Дон». Литература в школе, 1997,1

8.  Петелин Шолохов. Страницы жизни и творчества. М., 1986.

9.  Петелин Шолохова. Трагедия русского гения. М., 2002

10.  Сатарова на брата, сын на отца… (Художественная концепция Гражданской войны в «Донских рассказах»), Литература в школе, 1993,4.

11.  Сатарова и природа в романе Шолохова «Тихий Дон». Воронеж, 1989.

12.  Тамарченко правды в «Тихом Доне», Новый мир, 1990, 6

13.  Стремя «Тихого Дона» (загадки романа). Париж, 1978

14.  Хватов мир Шолохова. М., 1987

15.  Якименко Шолохова. М., 1987.

* Литвинов Шолохова. М., 1991

* Нянковский «Тихий Дон». Литература в школе, 1997, 1

* Петелин Шолохова. Трагедия русского гения. М., 2002

* Сатарова на брата, сын на отца… (Художественная концепция Гражданской войны в «Донских рассказах»), Литература в школе, 1993, 4

* Сатарова на брата, сын на отца… (Художественная концепция Гражданской войны в «Донских рассказах»), Литература в школе, 1993, 4

* Якименко Шолохова. М., 1987

* Стремя «Тихого Дона» (загадки романа). Париж, 1978

* Сатарова на брата, сын на отца… (Художественная концепция Гражданской войны в «Донских рассказах»), Литература в школе, 1993, 4

* Бирюков открытия Михаила Шолохова. М., 1980

* Сатарова и природа в романе Шолохова «Тихий Дон». Воронеж, 1989

* Тамарченко правды в «Тихом Доне», Новый мир, 1990, 6

* О подвиге народном. Жизнь и творчество , М., 1989

* Петелин Шолохов. Страницы жизни и творчества. М., 1986

* Хватов мир Шолохова. М., 1987

* , Ковалева Шолохов. М., 1985

* Рука судьбы. Правда и ложь о Михаиле Шолохове и Александре Фадееве. М., 1994