Конечно, это не ответ. И ты продолжал:
«А почему бы и нет? Когда одна голова начнет читать, другая в это время может петь, третья решать задачи! Это было бы здорово!»
«Но ведь эти разные головы на одном теле будут разными людьми? Одна радуется, другая — плачет... Ты нарисуй, пожалуйста, мальчика с несколькими головами. И, наверное, каждая голова захочет иметь свои собственные руки и ноги. Интересно, что получится, если одна голова прикажет ногам пойти в школу, другая захочет забраться на дерево, а третья будет спать в это время крепким сном!»
Тебя веселит такая несуразица, и ты начинаешь сам воображать более конфликтную ситуацию:
«Они могут разорвать свое тело, если одна захочет побежать вправо, другая — влево, третья захочет прыгать, а четвертая не сдвинется с места!»
«А ты знаешь, в мире пока не обнаружено ни одного существа, имеющего две или больше голов, если не будем считать отдельные отклонения. Как ты думаешь, почему?»
Твое «почему» теперь рикошетом возвращаю тебе же, и ты объясняешь мне:
«Может быть, ученые еще найдут... Но нет, не будет такого существа, двухголового, — к чему это?»
На этом мы исчерпали вопрос, целесообразно ли иметь несколько голов. Ты еще раз вернулся к нему, чтобы окончательно уяснить его для себя: нарисовал забавное существо — на одном теле три головы мальчиков, шесть рук и шесть ног; руки и ноги дерутся между собой, одна голова выражает радость, другая заливается слезами, третья же показывает язык. Мы с тобой много смеялись над этой фантасмагорией...
«В школе одна девочка сказала, что существуют растения-хищники. Я ответил, что таких растений не может быть. Как может растение схватить кого-нибудь и съесть?» Ты доволен своей логикой и хочешь, чтобы я подтвердил твои доводы: «Ведь, правда?»
Но, право, я не знаю, существуют ли в действительности такие растения. Не могу же я все знать!
«А может быть, и вправду существуют такие растения? Почему, по-твоему, они не могут существовать?»
«Не могут, потому что у растений не бывает рук, чтобы что-либо схватить, и еще у них нет зубов, чтобы съесть схваченное. Не будет же растение гоняться за зайцем, чтобы схватить и съесть его?»
«Ты так и доказывал своей подруге?»
«Да, и она согласилась, сказала, что, наверное, ошиблась...»
«Может быть, было бы лучше проверить все это? А вдруг она права?»
«А как проверить?»
Мы шли из школы. По дороге детская библиотека. Мы зашли в библиотеку и объяснили доброй тете-библиотекарше, какой нас интересует вопрос. Она предложила нам поискать ответ в детской энциклопедии «Что такое? Кто такой?». В третьем томе мы и наткнулись на «что такое» «растения-хищники». Стало ясно, что кто-то девочке из этого тома вычитал или рассказал о растениях, которые вправду умеют ловить и охотиться за комарами и мошками и подкармливаться ими.
Мы с тобой с большим интересом прочли статейку о растениях-хищниках, долго рассматривали цветные рисунки этих растений.
«Как теперь быть? Ведь девочка оказалась права!» Ты молчишь.
«Как ты думаешь, как бы я поступил на твоем месте?»
«Завтра, когда увижу ее в школе, скажу, что она была права. Она еще не все знала о растениях-хищниках, я расскажу ей!»
Я одобряю такое намерение.
На твои «почему» и «а что, если» ты редко получал от нас прямой ответ. Мы или направляли твои суждения, чтобы ты сам нашел его, или учили тебя пользоваться справочной литературой...
Ты очень любил играть в морской бой. Мне нравилась эта игра: она развивала в тебе точность, сообразительность, развивала твои эмоции. Мы брали два листка из тетради в клетку, и каждый для себя очерчивал на нем водные границы своих кораблей: 10 х 10 квадратов. Вертикальную линию мы нумеровали цифрами от одного до десяти, горизонтальную — буквами от «а» до «к», внутри зарисовывали корабли, количество и водоизмещение которых мы заранее обговаривали, и начинали бомбить.
«В-4», — твой «снаряд» взорвался впустую, не попал.
«Д-8», — мой «снаряд» тоже взорвался, минуя твой кораблик.
Постепенно мы обнаруживаем местонахождение кораблей «противника» и точными ударами снарядов топим их. Но часто получалось так, что ты на один выстрел «опережал» меня и торжествовал свою победу. Эта игра развивала в тебе также терпеливость и сосредоточенность. Больше часа ты мог находиться в бою, не уставая и не ослабляя внимание...
ЗАДАЧИ
Мы предлагали твоему уму разные познавательные задачи: загадки, ребусы, кроссворды, занимательные примеры по языку и математике. Я искал их в методических книгах, детских журналах, придумывал сам. Из класса в класс задачи усложнялись. Вот некоторые из них.
Мы находимся в лесу. Осень. Солнце.
«Давай, измерим, каждый для себя, сколько шагов между этими деревьями. А потом скажем, у кого сколько получилось!»
Ты согласен. Мы выбираем точки от и до и начинаем мерить.
У меня получается десять шагов, у тебя — пятнадцать.
Ты в подготовительном классе, до шести лет не хватает еще трех месяцев. И поэтому твой ответ не удивил меня:
«Ты, наверное, ошибся... Вот, смотри!» Ты начинаешь шагать и громко считать: «Раз, два... десять... пятнадцать! Вот видишь?» Я поступаю так же: «Раз, два, три... десять! Вот видишь?»
Ты задумываешься. «Измерим вместе!»
Мы становимся бок о бок у дерева и начинаем одновременно шагать. Ты считаешь громко: «Раз, два, три, четыре...» Но получается, что я оказываюсь впереди, а ты отстаешь, и когда ты сказал «десять», я уже был у второго дерева.
«Почему ты бежишь! Иди вместе со мной!»
Опыт повторяется еще несколько раз.
«Почему ты делаешь такие длинные шаги?»
«А у меня такие шаги!»
«Я понял... ты измеряешь длинными шагами, а я — короткими, поэтому и получается такая путаница!» Ты радуешься своей догадливости.
«Но какое расстояние между этими деревьями, неужели нельзя установить?» Я еще не вполне «пониманию», в чем дело.
Ты объясняешь: «Моими шагами расстояние между этими деревьями пятнадцать шагов, твоими же шагами — десять... у тебя же большие шаги, понимаешь?»
«Ага, да-да, понял!» И тут же предлагаю тебе измерить то же самое расстояние другими мерками — палками, у которых длина разная...
Ты знал всего шесть или семь букв, когда я предложил тебе следующего рода задачи: на листке бумаги рисовал два кружка, а в них записывал по 10—15 букв, среди которых 3—4 были тебе знакомы, остальные же — еще не изучены в школе, а затем давал тебе разные задания.
«Вот тебе карандаш. Перечеркни в этих кружочках все буквы, которые ты еще не знаешь». Или же:
«Соедини красными линиями знакомые тебе буквы из первого кружка с теми же буквами из второго... Соедини синими линиями незнакомые тебе буквы из первого кружка с теми же буквами из второго».
Тебя увлекали такие задания. Ты начинал сам разгадывать значение незнакомых букв или же заставлял нас всех дома учить тебя буквам, и получалось так, что ты научился грамоте на полтора месяца раньше, чем это полагалось по школьной программе.
Забавная история получилась у нас и в связи с письмом. Мы условились с тобой, что кружочками будем обозначать любую букву, а тонкими полосками четырехугольника — любые слова. И так как ты уже владел способом звукового анализа, то сразу овладел и способом записи слов. Ты мог проговорить слово медленно, выделить последовательные звуки и записать кружочки вместо самих слов (пока ты их не знал); постепенно ты начал писать слова, смешивая в них кружочки, обозначающие незнакомые буквы, и сами буквы, которыми ты уже владел. Очень скоро мы заметили, как кружочки были вытеснены из записанных тобой слов, их место заняли буквы.
Примерно так же ты «писал» предложения: ты чертил на листке, вдоль горизонтальной линии, узкие прямоугольники, одновременно раскрашивал каждый из них и проговаривал слою, которое оно обозначало. Но тебе часто приходилось самому читать нам свои слова и предложения, ибо кроме тебя никто их, наверное, не смог бы разгадать.
У меня сохранилось несколько таких листков. Там написаны слова и предложения: часть из них продиктована мною, большую же часть придумал и записал ты сам. Много чего было написано тобою на этих пожелтевших уже страницах, вырванных из ученической тетради. Содержание каждого упражнения я записывал сразу, когда ты «читал» их мне. Кроме того, разгадать твои ребусы мне помогали и твои рисунки, отражающие предметное содержание слов и предложений...
Среди сочиненных мною задач тебя и твоих товарищей особенно позабавила одна из них, которую ты решал в течение нескольких дней. Ты был тогда во втором классе. К тебе пришли двое одноклассников поиграть. Я тоже играл вместе с вами в настольный футбол. В доме стоял гул, какой бывает на стадионе, когда забивают гол в ворота «противника». Во время перерыва я рассказал вам историю, она привлекла ваше внимание, и вы все потребовали карандаш и бумагу, чтобы заняться вычислениями...
«Знаете ли вы, что, оказывается, сын может стать старше своего отца? Такое, конечно, вы никогда не слышали, разве что в сказках. Поэтому к моему заявлению отнеслись недоверчиво: «Такого не может быть никогда!»
Я должен был поколебать вашу уверенность.
«Очень даже может быть. Вчера я встретился в троллейбусе со своим другом, математиком, Паата его знает, и он рассказал мне, что один ученый-математик с помощью расчетов пришел к выводу, что сын может догнать и перегнать в возрасте своих родителей. Так что могут появиться маленькие папы и взрослые сыновья».
Вы все уже заинтригованы. Я рассказываю вполне серьезно, ссылаюсь на науку и авторитет друга. Это правдоподобное введение в мою задачу насторожило вас. Вы забыли о том, что истекло время перерыва между таймами нашей игры. Пользуясь этим, я продолжаю:
«Вот смотрите: если отцу 19 лет, а сыну один год, то выходит, что отец старше своего сына в 19 раз. Правда? (Вы, разумеется, согласны.) Через год отцу будет 20 лет, сыну — два годика. Отец теперь уже будет старше сына в 10 раз, а не в 19. Тоже верно? (У вас, конечно, не возникают сомнения, что это действительно так, но я замечаю, как вы удивлены.) Проходит еще год — отцу уже 21 год, сыну — 3 года. Значит, во сколько раз теперь отец будет старше своего сына? («В семь раз!» Вы уже включаетесь в вычисления!) Спустя 15 лет сколько лет будет отцу? («36!») А сыну? («18».) Так во сколько же раз отец будет старше своего сына? («В два раза!» Вы уже верите в мою задачу!) Видите, как сын догоняет отца... Надо теперь высчитать, когда они станут равны по возрасту и когда сын перегонит своего отца!..»
«А что сказал дядя-математик, спустя сколько лет это наступит?»
«Он не успел рассказать историю до конца, он сошел с троллейбуса раньше!»
Вы бросаетесь к карандашам и бумагам и приступаете к вычислениям. Построили длинные столбики чисел. Ясно видно: разрыв в возрасте сокращается катастрофически. Вы начинаете путаться в своих вычислениях, пробуете начать все заново — и расходитесь с намерением продолжить решение задачи дома.
Все это время я вместе с вами вычислял разрыв в возрасте отца и сына, я тоже путался в цифрах и тоже выражал решимость поработать вечером.
Ты и твои товарищи были заняты вычислениями и на другой, и на третий день, вовлекли в это дело и других в классе. И, разумеется, в конце концов все пришли к выводу, что надо вычислять, не во сколько раз «молодеет» отец, а на сколько лет он старше своего сына.
Вот эта разница никак не может измениться.
Вся эта затея, по моим наблюдениям, напрягла твои умственные способности и дала тебе еще одну возможность пережить радость познания.
А когда ты был уже в третьем классе, я задал тебе очередную задачу, достаточно известную из книжек по занимательной математике. Ты, конечно, ее не знал.
«Могу поспорить, что ты не сможешь справиться с одной задачей!»
Ты в это время занят рисованием.
«А какая задача? Почему не смогу справиться?»
«Да потому, что она потребует от тебя большого терпения, точности, внимания».
«Скажи, пожалуйста, какая твоя задача!»
Слушай.
Встретился в поезде один богатый человек с нищим математиком и начал хвастаться, как много у него денег.
«Хоть я и не знаю столько наук, сколько ты, но какая же польза тебе от твоей математики, раз ты такой нищий? — сказал он ученому. — Я разбогател, зная только простую арифметику сложения и вычитания».
«А вы уверены, что хорошо знаете сложение и вычитание?» — спросил математик. «Еще бы!» — ответил тот.
«А не хотите ли вы, чтобы в течение месяца каждый день я приносил бы вам сто тысяч рублей, а вы взамен в первый день дали бы мне одну копейку, на другой день — две копейки, на третий — четыре копейки, на четвертый — восемь копеек...».
«То есть ты будешь приносить мне каждый день сто тысяч рублей, а взамен будешь брать у меня копейки?» — удивился богач.
«Да, буду приносить сто тысяч, а вы взамен давайте мне сумму вдвое большую, чем накануне». Богатый не хотел упускать случая нажиться и тут же заключил пари.
«Давайте начнем с первого марта» — «Согласен» — «Будем держать пари до 31 марта включительно», — пожадничал богатый.
«Согласен». И они приступили к выполнению своих обещаний, как договорились.
Тебя заинтересовала эта история: «А дальше?»
«А что дальше? Как ты думаешь, кто мог выйти победителем в этом пари?»
«Конечно, богатый... Он ведь каждый раз получал сто тысяч рублей и давал взамен копейки!»
Но задача заключается в том, чтобы высчитать до последней копейки, кто, сколько получил, сколько выдал и сколько осталось чистой прибыли.
Прошла неделя, и ты со своими одноклассниками, в конце концов, решил задачу.
Ты аккуратно переписал два столбика цифр. В конце листка твоим крупным почерком было написано: «Ура математику! За 31 день он отдал богачу 3 рублей, получил жерублей 47 копеек. Чистый выигрыш составляетрублей 47 копеек. Ура математику!»
УЧЕНИЕ
Какое оно — учение?
Легкое? Трудное?
Конечно, учение — дело не из легких. Оно и не должно быть легким.
Если бы учение стало процессом времяпрепровождения, игрой, ребенок вырос бы умственно хилым, безвольным существом и к тому же еще беспечным.
Но нельзя, чтобы трудности учения стали заведомо непосильным для ребенка грузом. Не зная, как справиться с этой тяжестью, поднять которую так пытаются заставить его все, ребенок начинает ухитряться избегать его. И растет он опять-таки умственно хилым и безвольным существом.
«Наши школьные программы перегружены!» — слышу я повсюду, читаю в газетах. Мой опыт склоняет меня вместе с другими возмущаться толстыми учебниками, объемистыми домашними заданиями. Вместе с другими я жалею детей, которым так трудно успешно усваивать все школьные предметы.
Почему школьники все больше тяготятся учением?
Почему многие из них считают, что учение — одно мучение?
Неужели детей пугают трудности умственной деятельности, трудности познания?
Нет, дети не из пугливых. Они не могут, они не хотят избегать трудностей, они ищут их и сами преодолевают.
Но они не хотят, я убежден в этом, чтобы их учили в школе так же, как учили детей в прошлые века. Они не хотят, действительно не хотят, чтобы им преподносились готовые знания и им оставалось бы только раскрыть рот и глотать их порциями.
Чего от них требуют учителя?
Внимательно слушать, безошибочно повторять, говорить наизусть, пересказывать в точности, списывать с доски, отвечать на вопросы, вспоминать пройденное, не переглядываться, не списывать у товарища.
Но может ли ребенок научиться думать самостоятельно, если нет того, над чем можно думать, если нельзя поспорить с педагогом о «научных» проблемах, да никто и не даст повода поспорить. Так проходят годы, и, приученный повторять, подражать, заучивать, ребенок постепенно оказывается не в состоянии самостоятельно познавать, созидать и преобразовывать.
Мы как будто этого и ждем, чтобы еще раз ахнуть и мудро проговорить:
«Какое пришло время — учащиеся не хотят учиться... А вот когда мы были школьниками, тогда, знаете, как мы учились!...» И как истинно заботливые взрослые, решаем ради будущего благополучия самих же детей принуждать их к учению.
«Детей надо принуждать к учению!» Что это, педагогическая аксиома?
«В ребенке злое начало, и его нужно подавлять силой». И это тоже педагогическая закономерность?
Нет, в современных учебниках по педагогике этих формулировок я нигде не прочел. Но, мне кажется, они трансформировались в другие формулировки.
Испокон веков существует уверенность в том, что только сила способна укрощать строптивый нрав ребенка.
Рассмотрите, пожалуйста, поучительный альбом немецкого ученого Роберта Альта, в котором собраны репродукции рисунков, фресок, барельефов, росписей, оформления учебников, отражающих типичные сцены процесса обучения и воспитания, начиная с античной эпохи до позднего феодализма. Они вам объяснят, какое конкретное и разнообразное воплощение приобрела эта уверенность.
Раздетого мальчика силой удерживают двое его сверстников. Еще двое избивают его пучками прутьев. Рядом, среди мраморных колонн, учитель преспокойно продолжает свое занятие.
Бородатый учитель с чувством глубокого удовлетворения на лице тянет за ухо мальчика с искаженным мучительной болью лицом.
Мальчик со спущенными штанишками просунут между ступеньками лестницы, приставленной к стене, а учитель бьет его пучком прутьев по ягодицам.
Мальчика, на голову которого надета маска ослика с длинными ушами, посаженного на осла задом на перед, высмеивает весь класс, а педагог, довольный своим воспитательным приемом, размахивает палкой, пугая ребенка.
Мальчик, стоящий перед учителем на коленях, зубрит, что-то по книге.
Педагог учит своих учеников, держа в левой руке раскрытую книгу, а в правой — пучок прутьев или палку.
Это последнее и есть суть портрета средневекового педагога: в левой руке — раскрытая книга, а в правой — пучок прутьев. Его нельзя представить без палки, без прутьев, без ремня, без других средств наказания.
Выросли из этих корней ростки некоторых современных способов обучения. Изменилось, конечно, очень многое, причем резко, бесповоротно. Однако для многих учащихся учение все же не превратилось в страстное увлечение, многие дети не находят в нем свой жизненный смысл.
Мне кажется, педагоги больше умеют заставлять детей учиться, чем побуждать их к учению, больше знают, как передавать знания, нежели — как вводить учащихся в «царство мысли».
Почему так получилось? Не в той ли дотянувшейся до нас уверенности, что ребенка можно обучать только путем принуждения, следует искать причину?
Перечитываю один за другим учебники по педагогике, ищу в них пытливых, веселых, неугомонных шалунов, ищу в них малышей, сдружившихся с Карлсоном, с Питером Пеном со своей шумной компанией, Пеппи-Длинный чулок, с Томом Сойером и Гекльберри Финном, устраивающими ночные прогулки на кладбище, ищу наших девочек и мальчиков, юношей и девушек, спорящих о философии жизни в узких подъездах домов и укромных уголках дворов.
Я знаю, их много, очень много, они составляют треть нашей страны.
Хочу прислушаться к их звонкому голосу и песням, их шепоту.
Хочу узнать об их стремлениях, радостях, огорчениях.
Хочу заглянуть в их духовную жизнь.
И, наконец, хочу получить от них откровенный ответ на вопрос:
«Ради чего на свете отдались бы вы со всей свойственной вам страстью учению, этому необходимому, обязательному и высочайшему делу?»
Ищу я этих мальчиков и девочек, юношей и девушек в учебниках педагогики.
Но почему в этих храмах воспитания так холодно и зябко?
Почему здесь такое безмолвие?
Почему в них разгуливает педагог, нахмурив брови, в сопровождении легиона отметок?
Почему в этом саду, где круглый год должна царствовать весна, постоянно господствует зима?
Где птички, цветы, дети?
Где дети, ради которых создан этот сад и написаны эти учебники?
Мне кажется, что я нахожусь в саду Великана-эгоиста, оградившего от детей свой сад высокой изгородью и повесившего на ней вывеску:
«Вход строго воспрещается». И только потому, что Великан изгнал из своего сада всех детей, в этом саду весны и радости вдруг воцарилась зима, замерзло все, далеко улетели птички. За изгородью кипела обычная жизнь, шалили дети, пели птички, менялись времена года. В саду же Великана властвовала мертвая зима.
Раз Великан, грустивший о весне и не ведающий о причине вечной зимы, услышал пение птички и увидел поразительное зрелище в своем угрюмом саду.
В стене ограды в одном месте дети обнаружили маленькое отверстие и через него пробрались в сад, и только на этом месте вместе с детьми заиграла весна, каждое дерево, на которое удалось детям взобраться, начало цвести прекрасными цветами, на них сидели птички и заливались радостным пением.
Но как только дети заметили подкрадывающегося к ним Великана, они страшно перепугались и сразу же убежали из сада, и в нем вновь воцарилась зима.
Только один маленький мальчик не успел покинуть сад, ибо не увидел Великана.
В этой чудесной сказке Оскара Уайльда все кончается оптимистически.
«Вот, оказывается, какой я злой!» Великан расчувствовался до слез.
«Теперь-то я понимаю, почему весна не приходила сюда. Я посажу на дерево этого беднягу-малыша, а потом разрушу ограду, и дети у меня в саду будут веселиться всегда».
Великан горько раскаивался о прошлом. Он подкрался к мальчику сзади, нежно поднял его и посадил на дерево. Дерево сразу покрылось цветами, и птицы слетелись к нему и начали заливаться песнями. А маленький мальчик протянул ручонки, обнял Великана и поцеловал. Остальные дети, увидев, что Великан больше не злой, вернулись, а с ними пришла и весна.
«Теперь это ваш сад, мои милые детишки!» — сказал Великан. Он взял огромный топор и разрушил ограду.
Так брали топоры и разрушали ограды великаны мировой педагогики.
Витторино да Фельтре в начале XV века построил для детей «Дом радости».
Ян Амос Коменский в XVII веке строил «Великую дидактику», гарантирующую учителям и учащимся приятное, радостное обучение и основательные успехи.
в XVIII—XIX веках в своих воспитательных учреждениях в Нейхофе, Станце, Бургдорфе и Ивердоне стремился к возбуждению ума детей, к активной познавательной деятельности, этому учил он родителей.
Константин Дмитриевич Ушинский в XIX веке призывал к обучению, в котором серьезные занятия стали бы для детей занимательными, советовал учителям завоевать любовь своих учеников, изгнать из класса скуку и не оставлять ни на одну минуту ни одно дитя без дела.
Яков Семенович Гогебашвили создал увлекательные учебники и книги для чтения, до сих пор являющиеся одним из светлых источников духовного мира нации.
Януш Корчак продемонстрировал суть и огромное значение истинной педагогической любви к ребенку в его преобразовании и воспитании, возможность направления детей на самовоспитание и самосовершенствование.
Василий Александрович Сухомлинский своей «школой радости» вселил в нас веру во всемогущую силу радости познания, во всемогущую силу утверждения в каждом школьнике успехов в познании, чувства доверия к своим способностям.
Каждый день в газетах пишут о творческих педагогах, о них рассказывают по радио и телевидению, — учителя эти творят современные чудеса на своих сорокаминутных уроках, они вводят детей в глубь науки, разжигают в них страсть к постоянному самообразованию, возбуждают в них любовь к учению.
И как было бы хорошо, если бы были созданы учебники по педагогике, в основе которых лежали бы принципы гуманного воспитания и обучения. Они, наверное, были бы пронизаны пафосом педагогической любви и уважения к детям, пафосом утверждения в них радости познания, пафосом нашего доверия к ним, нашего сотрудничества, совместного поиска, совместных открытий.
Я верю в силу воспитания и обучения, то есть воспитания и обучения с позиций самих же детей, с позиций гуманистических начал.
И еще верю, что в таком образовательном процессе, в котором ребенок окажется и в школе, и в семье, он полюбит учение, и трудности в учении и познании, приобретут для него совершенно иной психологический смысл — они станут условиями переживания радости успеха.
КАРЛСОН
Первое письмо от Карлсона, который живет на крыше, ты получил в день твоего рождения, 20 февраля. Ты был тогда во втором классе.
О захватывающей дружбе Малыша с Карлсоном, живущим на крыше, ты уже знал. В течение двух-трех недель, пока мы читали тебе книгу о них, ты жил жизнью Малыша и мечтал иметь друга с пропеллером. Ты готов был верить, что Карлсон действительно существует, что он живой человечек.
В семье в твои обязанности входило открывать наш почтовый ящик и доставать оттуда письма и газеты. На этот раз твое внимание привлек необычный конверт, раскрашенный в красный и желтый цвета. С его лицевой стороны на тебя смотрел веселый человечек с пропеллером на спине. На конверте крупным и нескладным почерком было написано:
«Паате. Секретно! Секретно! Секретно! Карлсон с крыши».
Дома была только бабушка, и это облегчило твое положение: ты положил газеты на обычное место и со своим письмом от Карлсона залез под письменный стол. Карлсон писал тебе:
«Я Карлсон. Хочу дружить с тобой. Как только найду возможность, прилечу к тебе. Я же самый занятый человек в мире. Поздравляю с днем рождения. Вчера я решил поступить в первый класс, прямо без прохождения нулевого. Я же самый талантливый, самый умный в мире. Хочешь, проверь: пришли три самые сложные задачи, я их сразу решу и пришлю обратно. Жду от тебя письма. Напиши, какую сказку ты читаешь. Пусть нашим паролем будет «Плим». Письмо я должен получить послезавтра. Положи его в такой же красочный конверт, как мой. Заклей его, напиши сверху адрес:
«На Крышу. Карлсону. Секретно. Паата». А теперь до свидания. Карлсон. Плим».
Слова были написаны разноцветными фломастерами, строки шли зигзагами, буквы были то крупные, то мелкие, искаженные.
Спустя полтора года переписка с Карлсоном прекратилась. Он сообщил тебе, что срочно улетает далеко-далеко по очень важному делу.
«Я вернусь когда-нибудь. Я ведь возвращаюсь всегда!» Некоторое время ты скучал по своему другу, по своей засекреченной и увлекательной игре.
Ты, конечно, вовсе не думал, что имеешь дело с настоящим Карлсоном, хотя как-то мы, напуганные твоим внезапным исчезновением со двора, нашли тебя на крыше нашего дома. Ты не открыл нам тогда своего секрета — зачем поднялся на крышу, что тебе там было нужно.
«Так. Хотел посмотреть, что там!»
Ты мечтал иметь Карлсона — друга, тебе нужны были происшествия с секретами и паролями. Ты знал, что вся игра, длившаяся полтора года, — игра воображения.
Но могу поклясться, ты переживал все как настоящее и со всей серьезностью относился к каждому письму с Крыши, аккуратно отправлял Карлсону-невидимке свои письма.
Если тогда сказали бы тебе, что все это — шутка, и показали, кто бросает в наш почтовый ящик письма от Карлсона и достает оттуда твои письма Карлсону, ты огорчился бы, наверное, не на шутку, обиделся бы до глубины души.
Почему ты получал письма именно от Карлсона.?
Зачем засекреченная игра именно с паролями?
И вообще, какова была цель всей этой затеи?
Эти вопросы ты никогда не задавал нам и, может быть, до сих пор думаешь, что мы просто баловали и развлекали тебя. Но это не так. Мы в эту игру заложили часть целей нашей семейной педагогики. Теперь, уже спустя десять лет, я открою тебе наш секрет игры, переписку с Карлсоном.
Нам надо было развивать в тебе вкус к познанию и зародить мотивы учения.
Надо было развить потребность и интерес к чтению.
Надо было научить тебя способам познания, учения, добывания знаний.
Надо было воспитать еще многое другое — вежливость, волю, верность своему слову, увлеченность...
Стать школьником — это еще не значит, что ты уже овладел своей профессией ученика. Как учиться и ради чего — ты не понимал. Все дети вначале тянутся к школе. Еще бы — меняется социальный статус. Но через несколько лет, может быть, спустя три-четыре года, обнаруживается, что у многих из них звонки на урок вызывают смутные ощущения тревоги, недовольства, скуки, страха; а звонки, возвещающие об окончании уроков, — чувство облегчения, радости, свободы.
А ведь надо, чтобы все было наоборот.
Поэтому нам и надо было спешить воспитать в тебе радостное, доверчивое отношение к школе, учению, стремление к трудностям познания и учения. Бабушка, мама, я — все мы вместе и каждый в отдельности внушали тебе важность положения школьника, давали тебе наставления, как учиться, помогали разобраться в тех случаях, когда ты затруднялся. Но все это была сухая, прямолинейная дидактика. Мы призывали тебя к тому, что было не под силу твоей воле. Да разве легко сесть за выполнение домашних заданий, когда из соседней комнаты доносятся до тебя знакомое:
«Ну, заяц, погоди!» — и заразительный смех сестренки. Ты то и дело вскакиваешь со своего рабочего места, но бабушка удерживает тебя:
«Сиди, сиди, занимайся. Смотреть телевизор ты еще успеешь, а вот учиться будет поздно!» В конце концов, ты начинаешь плакать:
«Хочу посмотреть мультфильм!..» Тебе опять напоминают о твоих важных делах, но эти внушения не доходят до тебя.
«Вот и не буду учиться, не буду учиться!» Ты начинаешь бунтовать.
Сейчас тебе хочется смотреть телевизор. Но надо решить задачу. Этого требует твое будущее.
Именно сию минуту хочется поиграть с товарищем. Но надо выучить стихотворение. Это тоже очень важно для твоего будущего.
Именно сегодня хочется пойти в цирк. Но надо написать сочинение. Без него будет страдать твое будущее.
Именно сейчас хочется пойти в парк и развлекаться на новых аттракционах. Но надо выполнять грамматические упражнения. Это тоже ради будущего.
И в твоем представлении это смутно осознаваемое светлое будущее становится невыносимым.
Ты восстаешь против него, ты протестуешь, ты не хочешь принести ему в жертву действительно светлое настоящее, которое манит тебя фейерверком удовольствий.
Так сталкиваются в твоих переживаниях настоящее и будущее.
Ты выбираешь настоящее.
Настоящее и будущее сталкиваются и у взрослых, только на совершенно другом уровне — в самых верхних слоях сознательности. И они отдают предпочтение будущему ради своего же благополучия.
И вот какая получается ситуация: заботу взрослых о твоем будущем, о котором ты не имеешь понятия, ты принимаешь как покушение на свое настоящее, которое так тебе дорого и ясно. Говоря более обобщенно — добро, творимое людьми для тебя, ты принимаешь как зло против тебя.
Вот какая досадная ситуация, может быть, даже трагедия воспитания!
ПОЗИЦИЯ
Как можно выйти из этого положения?
Может быть, дать детям волю? Пусть делают, что хотят и как хотят. Пусть бегают и прыгают до усталости, пусть смотрят телевизор, пока не начнут слипаться глаза, пусть, наконец, займутся учением, когда вздумается. И все это мы можем подкрепить такими патетическими возгласами, что перед ними немногие смогут устоять:
«Какое право мы имеем отнимать у детей детство! Ведь оно дается раз в жизни и длится всего несколько лет! Им нужна свобода!»
Но это ни больше, ни меньше, как преступление перед Детьми: мы будем губить их, оставляя в плену собственных импульсов и не направляя процесс развития способностей. Я не желаю дальше разбирать такой вариант, с позволения сказать, воспитания, приводящий к абсурдам.
Может быть, тогда выберем другую крайность: заставлять, принуждать детей подчиняться воле своих воспитателей, воле взрослых?
Мы ведь будем так поступать, побуждаемые нашими добрыми намерениями.
Мы накопили огромный жизненный опыт, овладели науками и потому прекрасно понимаем, какими жизненными качествами и знаниями они должны быть вооружены. В нашем воображении созданы модели того, какими совершенными мы бы захотели видеть каждого из них. Да разве есть у нас столько времени «цацкаться» с ними, упрашивать и умолять, чтобы они делали то, что так необходимо для будущей жизни их самих же!
Такая точка зрения тоже имеет свои опоры в многовековой практике миллионов воспитателей. И здесь мы могли бы патетически воскликнуть:
«Люди добрые! Да не видите ли вы, что дети ни на йоту не могут осмыслить собственное будущее! Не станем же мы поддаваться их капризам! Беритесь за них построже и не давайте волю вашим эмоциям. За вашу сегодняшнюю строгость и тумаки они горячо вас отблагодарят в будущем!»
Такая стратегия воспитания тоже не вызывает во мне особой симпатии. Я не могу принять ни хаотическое, было бы вернее сказать, безответственное воспитание, ни авторитарное, тем более императивное воспитание.
Я выбираю другую позицию. Она не золотая середина между, предыдущими, а совсем другая — гуманная. И основывается она на мудрой классической формуле:
«Ребенок не только готовится к жизни, но он уже живет».
Он живет настоящим, доставляющим ему радости и удовольствия. И только через эти радости и удовольствия он может увидеть смутные контуры будущего.
Будущее является для него смутным потому, что оно окутано парами кипящего настоящего.
Порой нам удается частично рассеять глубокие слои этого пара с помощью совершенной педагогической техники, и тогда надо спешить, чтобы ребенок умом своим успел заглянуть сквозь них в свое возможное будущее, увидеть себя таким, каким он может стать, будучи благоразумным и восприимчивым к советам взрослых и проявляя устойчивость к удовольствиям, манящим его в настоящее. Но такая педагогика ненадежна, она сможет добровольно направить ребенка на «путь истины» только на очень короткое время, после чего он забудет, каким он, оказывается, может стать.
Нет, лучше не так.
Самую лучшую, радостную, жизнеутверждающую педагогику, как мне это представляется, мы получили бы, если бы нам удалось поселить будущее в настоящем, в настоящую жизнь ребенка впустить струю его будущей жизни, сделать так, чтобы цель нашего воспитания, скрытая за тридевять земель, поселилась бы на цветущем поле жизни ребенка.
Что у нас тогда получится?
Получится то, что настоящая жизнь детей будет насыщена сутью их будущей жизни. Получится то, что мы будем воспитывать детей с позиций самих же детей. А самое главное — мы будем располагать их к воспитанию.
Истинная гуманная педагогика — это та педагогика, которая способна добровольно расположить ребенка к воспитанию, способна возбудить в нем стремление, бессознательное и сознательное, воспитываться, быть воспитуемым.
Взрослые часто сочиняют за детей тексты их выступлений перед публикой, а затем дети зачитывают их с высоких трибун. Зачитывают бойко. Мы радуемся глубоким мыслям, горячо аплодируем. Но стоит нам только освободиться от первых эмоций, как нас охватывает недовольство тем, что из уст детей лились мысли взрослых. Дети выпустили на нас струю нашей же мудрости. Мы возмущаемся:
«Пусть дети сами говорят за себя! Пусть говорят, что думают! Пусть воспримут они наши мысли сердцем и умом своим, а не кончиком языка!»
Пусть, давно пора.
Но я все-таки решил сочинить короткое выступление представителя детского парламента, обращенное ко взрослым. Хотя оно сочинено мною вместо детей, думаю, его сочинил бы любой ребенок, дай ему счастливый случай хоть на секунду осмыслить заботы воспитателей, взглянуть на свое будущее глазами своих воспитателей, пережить чувство любви своих воспитателей так же, как переживает его сердце этих воспитателей.
Тогда бы загорелось его маленькое сердце, и его осенила бы мысль, и он с детской искренностью произнес бы следующее от имени миллионов своих сверстников:
«Дорогие наши воспитатели, мамы и папы, учителя, милые люди, любящие нас и заботящиеся о нас!
Берите нас такими, какие мы есть, и сделайте нас такими, какими должен стать каждый из нас!
Мы будем сопротивляться, шалить, прятаться, хитрить, мы будем радоваться жизни и стремиться к удовольствиям. Ибо это в нашей натуре.
Зачем возмущаться тем, что у нас пока нет здравого смысла? Он придет к нам с помощью ваших добрых забот, может быть, не сразу и не очень скоро.
Не надо видеть в нас взрослых, себе подобных, а затем удивляться тому, как мы недогадливы, непонятливы, неблагодарны.
Лучше принимайте нас с нашими недостатками и помогите нам преодолеть их. Только уважайте наше чувство радости, которое мы находим в наших шалостях, неустанных играх, сопротивлениях, сиюминутных удовольствиях.
Принимайте все это как наши детские болезни, против которых вы никогда не сможете найти вакцины, и лечите нас так, чтобы не было нам очень больно, то есть не лишайте нас наших радостей.
Если окажется, что в нас мало усидчивости, мы ленивы, не желаем учиться, не надо ставить нам это в вину. Это не вина, а беда наша. Не будете же вы ругать человека за то, что он находится в яме, сам не понимая, почему и как он туда попал? И не будете же вы ругать его за то, что он не может выбраться оттуда, а может быть, вовсе не догадывается, что надо выбраться? Скорее всего, вы проявите к нему доброту души, спустите ему веревку и научите, как подняться, поможете ему выбраться на свет, а затем покажете, какой этот свет многоцветный.
Так помогите нам тоже пристраститься к познанию, к учению, научите, как надо добывать знания и совершенствовать себя.
Может быть, вам и не понадобится принимать все это как наше несовершенство, а будете воспринимать его как формы нашего движения? Это было бы лучше всего.
Дорогие, милые наши воспитатели!
Попытайтесь обнаружить в душе каждого из нас засекреченное местечко, где затаилось наше расположение к вашим намерениям. Может быть, вы там найдете гены, на которых ваш разум прочтет нашу молитву, несущуюся из глубины веков:
«Мой воспитатель, воспитай меня достойным Человеком!»
Нам трудно понять вас. Потому мы и дети.
Вы должны разгадать нас. Потому вы и взрослые».
Не слишком ли я отвлекся от писем с Крыши? Не получается ли так, что всю эту тираду я посвящаю обоснованию бесконфликтного воспитательного процесса, построенного на выдуманных играх и шутках? Как было бы прискорбно мне, если бы кто-нибудь действительно пришел к такому выводу, знакомясь с моим откровением.
Я стремился изложить общий подход к воспитанию в целом, в котором засекреченная переписка с Карлсоном является одним из способов его раскрытия. И чтоб никто не схватил меня за горло:
«А ну-ка, гони скорее свою педагогику!» — поспешу заявить: я сам ее ищу, давайте искать вместе!
ПИСЬМА
От прадедушки перешел к нам по наследству маленький сейф. В нем были две дверцы. Открываешь сперва одну — с несколькими крохотными ящичками. Там я хранил ваши — твои и твоей сестренки — молочные зубки, пряди ваших волос, таблички с номерами, обозначающими ваши первоначальные «имена» в родильном доме. Затем открываешь вторую дверцу — туда можно класть разные бумаги. У меня там хранились письма, которые я посылал вашей маме и получал от нее, когда она находилась в родильном доме. Здесь же я хранил ваши первые рисунки, листки, на которых были написаны вами первые буквы и слова.
Я любил открывать этот сейф и рассматривать содержимое. А тебя привлекал секрет открывания сейфа. Этот секрет я доверил тебе.
«Можно попросить что-то? Только если ты не обидишься!» Я в это время в очередной раз копался в своем сейфе.
«Можно, конечно. А в чем дело?»
«Ты не можешь подарить мне твой сейф, когда умрешь?»
«Могу, конечно! А зачем тебе этот сейф?»
«У меня есть тайна. Я хочу хранить ее там!»
«Тогда зачем же ждать, когда я умру? Может быть, сейф нужен тебе сейчас же? надо же хранить тайну надежно!»
«Но он ведь пока нужен тебе!»
«Ничего. Мои бумаги не содержат особых тайн... Ты только вот что: сделай из досок такой же маленький ящичек, в который я переложу эти бумаги и вещицы!»
Ты смастерил мне ящичек и получил мой сейф вместе с ключом. Ты был рад и, взяв сейф, куда-то скрылся. Я знал, зачем он был нужен тебе.
Ты вкладывал в сейф письма от Карлсона с Крыши, а в твой ящик я клал твои письма Карлсону.
Прошли годы, и ты доверил мне сейф вместе с письмами. Я присоединил к ним хранящиеся у меня твои письма, разложил их по датам и запер в сейфе.
До последнего времени ты больше не вспоминал о Карлсоне. Означало ли это, что ты забыл о нем? Нет. Будучи в девятом классе, неожиданно для меня ты вдруг спросил:
«Скажи, пожалуйста, кто был этот Карлсон, который писал мне письма?»
«А ты помнишь его?»
«Как же не помнить. Я до сих пор жду его возвращения!»
«А зачем тебе Карлсон?»
«Он меня учил, я ему доверял... Вот почему. Скажи, вернется он или нет?»
«Откуда мне знать?»
«А куда пропал Невидимка, который писал секретные письма Нинульке?»
«Тоже не знаю!»
Письма от Невидимки твоя сестра получала два года. Она проходила приблизительно тот же курс воспитания, что и ты. Нинулька доверяла тебе свои секреты, она показывала и письма от Невидимки, согласовывала с тобой свои ответы.
«А кто этот Невидимка, тоже не знаешь?»
Ты улыбнулся своей доброй улыбкой, и я тоже улыбался. Наши улыбки говорили друг другу:
«Конечно, знаем, мы все знаем!» Но я смог устоять.
«Я не знаком с Невидимкой!»
«Хорошо. Но все же передай Карлсону, и Невидимке тоже, пусть вернутся. Скоро мой день рождения!»
В твой день рождения ты получил поздравительную телеграмму от Карлсона...
Настало время сказать тебе, что в нашем сейфе хранятся не только письма с Крыши, но и письма, отправленные на Крышу. Ты этого до сих пор не знал.
О чем же вы секретничали в ваших письмах?
Вот о чем.
«Я придумал самый сложный ребус в мире. Разгадай его. Срок — два дня. Можешь ли ты придумать более сложный ребус, который я не смогу разгадать? Ха-ха! Пришли его срочно. Карлсон. Плим».
«Твой ребус я, конечно, разгадал: «Прометей». Ха-ха! Только там ошибка, пропущена буква «о», и потому получается «Прметей». А вот и мой ребус». Далее следует ребус в полстраницы и «Паата. Плим».
«Я очень занят важными делами. Выручай. Реши эту задачу за меня и вышли завтра утром. Карлсон. Плим».
«В твоем сочинении, я обнаружил 25 орфографических ошибок. Вот они». Далее следует правильное написание 25 слов и «Паата. Плим».
«Я не знаю значения слов, которые подчеркнуты красным фломастером. Найди их объяснения в словаре и припиши в конце. Карлсон. Плим».
Прилагается вырезка из газеты, в которой подчеркнуто десять слов.
«Мне нравится твой прием решения сложных примеров. Он предупреждает мои ошибки. Научи еще таким приемам. Паата. Плим».
«Советую тебе проявлять воспитанность — надо благодарить, когда тебя чему-нибудь учат. Только после этого я научу тебя другим приемам. Карлсон. Плим».
«Ура! У меня открытие. Если заранее два раза прочесть параграф, который завтра будут объяснять на уроке, то научишься в четыре раза большему. Если решать задачи и примеры, которые следуют за заданными, то понимаешь их лучше. Проверь это на собственном опыте. Карлсон. Плим».
«Я хочу знать, как ты рисуешь. Пришли мне несколько твоих рисунков. Паата. Плим».
«Последнее время мне не спится по ночам. Напиши мне длинную-предлинную сказку. Карлсон. Плим».
«Я обидел бабулю, и она не хочет со мной разговаривать. Посоветуй, пожалуйста, как мне с ней помириться. Паата. Плим».
«Ветер забросил ко мне эти три билета в цирк, я очень занят — работаю еще над одним научным открытием. Может, пойдешь ты с сестренкой и папой, а потом напиши мне обо всем, что там увидишь. Особенно о клоунах и отчаянных трюках. Карлсон. Плим».
«Большое спасибо, за билеты в цирк. Было очень интересно». Далее следует длинный рассказ о впечатлениях и «Паата. Плим».
«Уже десять дней ты мне не пишешь писем. В чем дело? Может быть, ты заболел? Я поднялся сегодня на крышу нашего дома, но там не нашел тебя. Почему не отвечаешь на мои письма? А знаешь, что было у нас в школе сегодня»? Далее следует рассказ об открытом уроке по математике и «Паата. Плим».
«В вашем учебнике для чтения напечатан рассказ, о каком-то Малхазе. Говорят, рассказ очень интересный. Напиши мне его краткое содержание. Карлсон. Плим».
«Получил твой подарок. Все десять книжек я уже прочел. Спасибо, дорогой Карлсон! Посылаю тебе плитку шоколада. Ты ведь любишь шоколад? Паата. Плим».
«Я самый предусмотрительный человек в мире. Каждое утро составляю план на весь день, а каждый вечер делаю отчет самому себе — как выполнил план. Советую поступать так же. Карлсон. Плим».
«Вот тебе материалы для твоего доклада о пчелах. Какая у них удивительная жизнь! Все это я выписал из детской энциклопедии. Паата. Плим».
Прилагается выписка на двух страницах.
«Советую тебе прочесть за две недели «Винни-Пух и все, все, все». Я приступаю к чтению сегодня. Кто закончит первым, пусть напишет письмо со своими впечатлениями сразу же. Карлсон. Плим».
«У меня заболел зуб. Пошел сам к врачу. Он сказал, что зуб надо удалять и будет больно. Но я же самый храбрый: открыл рот, врач тянул-тянул щипцами мой зуб и еле вытащил. А я, как ни чем не бывало, ни звука, даже улыбнулся. Надеюсь, ты тоже храбрый. Ведь не зря я с тобой подружился. Напиши, как тебе будут вырывать зуб. Карлсон. Плим».
«Карлсон, когда же ты прилетишь ко мне? Ты же обещал! Мама вчера сказала, что я хороший мальчик. Может быть, открыть им тайну? Они никому ничего не скажут. Паата. Плим».
«Я уже посадил в нашем дворе деревце рядом с первым. Буду каждый день ухаживать за ним и поливать. Второе дерево, которое я посадил по твоему совету, назвал твоим именем — «Дерево Карлсона». Я покажу его тебе, когда ты прилетишь ко мне. Паата. Плим».
«Карлсон, не улетай! Я тебя очень люблю. До твоего возвращения я прочту сто книг, может быть, еще больше. Но ты не улетай. Скоро начнутся летние каникулы. Мы с тобой могли бы поехать в деревню к прабабушке. Она очень обрадуется. Обещаю, что буду дружить со всеми ребятами нашего двора. Мне не жаль своих игрушек, своего велосипеда для них. Не улетай, Карлсон!.. Возвращайся скорее! Я буду ждать тебя. Паата. Плим».
Карлсон улетел, оставив тебе свои 55 писем, часть из которых приведена здесь, и заставил тебя отправить ему 80 писем, часть из которых также приведена здесь.
Он учил тебя находить удовольствие в преодолении трудностей.
Он нацелил тебя на радость познания и учения.
Он будил в тебе потребность к содержательной жизни.
Он дал тебе возможность ощутить красоту общения с людьми.
Карлсон улетел, оставив в твоей душе, добрые воспоминания, о детстве.
Когда вернется Карлсон?
Как — «вернется»? Ему никогда и в голову не приходило отдалиться от тебя. Он всегда был рядом с тобой. Он просто перевоплотился.
ОТМЕТКИ
Ты готовишь домашние задания. Они отнимают у тебя львиную долю времени. Твои учителя, по-видимому, решили придерживаться принципа «чем больше, тем лучше», имеющего под собой, как я убедился, наблюдая за тобой, песчаную почву. Из класса в класс объем домашних заданий все возрастал и все чаще запирал тебя в твоей маленькой комнатке. Ты заучивал, списывал, повторял, выполнял упражнения, решал задачи.
«Какая скука и однообразие!» — сказал ты как-то раз, когда был не то в пятом, не то в шестом классе. Тебя начал тяготить сам процесс обучения. Может быть, это произошло потому, что отметки как побудительные силы потеряли для тебя всякий смысл — ты не стремился к ним, так как в семье мы не придавали им никакого значения. Пусть не обидятся твои учителя, которые ставили тебе отметки и порой ожидали нашей строгой реакции. Мы в нашей семье свергли этих идолов, эти цифры от одного до пяти. Наши отношения с тобой они никак не колебали, как не меняли наши планы и намерения по отношению к тебе. В общем, отметки не служили нам основой для твоего поощрения или порицания.
Почему мы так восстали против отметок? Нет, мы восстали не против них. Мы просто указали им свое место — быть добрыми показателями качества знаний, но никак не устанавливающими погоду в нашей семейной жизни; быть надежным ориентиром в процессе учения, но никак не мотивом, определяющим суть этого процесса. Для нас было вовсе не все равно, ради чего учиться. Мы не хотели, чтобы ты учился ради отметок, ради похвалы и наград или из-за страха лишиться радости общения с нами, близкими тебе людьми. Мы избегали того, чтобы создавать тебе искусственные условия, которые бы вынудили тебя говорить нам неправду.
Мы больше интересовались не твоими отметками, а твоим отношением к знаниям, книгам, действительности, к людям, жизни. Мы интересовались развитием в тебе стремления к познанию и полагали, что к этому могут вести красота самой познавательной деятельности, могущество самих знаний, радость общения с окружающими, жажда к преобразованию и созиданию.
Разве могли помочь нам в этом деле отметки, пусть даже только «торжествующие пятерки», а тем более «обнадеживающие четверки», «равнодушные тройки», «угнетающие двойки» или, наконец, «уничтожающие единицы»? (Хорошо еще, что многие учителя как бы сговорились отказаться от единиц, насовсем, уничтожающих личность ребенка.) Мы стремились воспитать тебя как личность. В нашей семье мы опровергали всякую претензию отметок представлять твою личность.
Хорош ли «отличник»? Плох ли «двоечник»?
Слышите ли вы, отметки! Какое вы имеете право делить на «хороших» и «плохих» детей, стремящихся к солидарности и созиданию? Как вы смеете пророчить им качества их будущей личности? Кто поручил вам внушать им чувства своего превосходства над другими или неполноценности среди других? Займитесь же вы, отметки, своим прямым делом: станьте добрыми, чуткими советниками детей на их тернистом пути учения, поощряйте и только поощряйте их стремление познавать; помогайте и только помогайте им проявлять терпение в преодолении трудностей!
Я мечтаю о школе, в которой бы дети учились без отметок и принуждений; я верю, что такие школы будут созданы и тысячи детей обретут в них истинный смысл своей школьной жизни. Но для приближения такого будущего сперва надо, чтобы отметки уже сейчас лишились функции представлять личность школьника, регулировать его отношение с близкими ему людьми.
Беда, когда родителям мерещится их ребенок, этакой, ходячей цифрой «пять», беда вдвойне, если только через нее видят они в нем нового человека. А какое может быть горе, если родители привыкли к мысли, что у них ребенок — ходячая двойка и от него не жди никакого толку. Видел я таких «хороших» пятерочников, в зачетную книжку которых жизнь поставила свою отметку — «негодный для труда и общений»; и видел многих плохих «двоечников», строящих потом новую жизнь, получивших от нее за это высокую оценку — «Человек».
|
Из за большого объема этот материал размещен на нескольких страницах:
1 2 3 4 |
